Ат-Тайиб Салих - Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах

— Я много о тебе слышал от твоих родных и друзей, — сказал он.

Признаюсь, меня это не удивило. Я еще в молодости слыл у нас в деревне первым парнем.

— Говорят, ты получил солидный диплом. Доктора, кажется? Еще говорят, что ты с детства подавал большие надежды…

— Ну что ты, — ответил я, хотя в те дни очень собой гордился и не слишком это скрывал.

— Стать доктором, — великое дело, — сказал Мустафа, словно не расслышав моих слов.

С притворной скромностью я начал втолковывать Мустафе, что не сделал ничего особенного. Просто три года занимался только тем, что разыскивал сведения о жизни одного забытого английского поэта. Как же я обозлился, когда в ответ на мой искренний рассказ этот человек засмеялся! Да еще как засмеялся! Захохотал во все горло.

— Ну скажи на милость, к чему нам тут поэзия? — воскликнул он. — Вот если бы ты с таким же усердием занимался агрономией, инженерным делом, медициной — тогда другое дело!

Он произнес слово «нам», явно меня не включая, хотя уроженцем этой деревни был я, а не он, и я был здесь своим, а он — чужаком. Но тут он улыбнулся, и в его лице вновь появилась обаятельная мягкость, и глаза его сделались ласковыми, как у женщины.

— Конечно, нужны любые знания, — задумчиво произнес он, словно утешая меня. — Но нам, крестьянам, важнее наши деревенские заботы.

Он умолк, а у меня в голове вихрем кружились вопросы. Откуда он? Почему поселился здесь? Какой была его прежняя жизнь? Но я не спешил задавать их вслух.

— Хорошая эта деревня, — заговорил он снова. — Люди тут прекрасные. Жить среди них — одно удовольствие.

— Да и ты им нравишься, — сказал я. — Мой дед говорил, что ты человек достойный.

Он улыбнулся обрадованный.

— Твой дед — редкостный человек… Да… Девяносто лет, а на осла вскакивает, как юноша. А сила, а стать, а взгляд! Да… Редкостный человек.

Мне показалось, что он говорил искренне. А почему бы и нет? Ведь и правда, второго такого, как мой дед, найти непросто, и похвалами нас не удивишь.

Я уже опасался, что Мустафа уйдет, а я так ничего о нем и не узнаю. Мое любопытство разгоралось, и вдруг я, не удержавшись, спросил:

— Ты и правда из Хартума?

Этот вопрос, видимо, застал его врасплох и был ему неприятен. Во всяком случае, мне показалось, что по его лицу скользнула тень. Но он быстро справился с собой и ответил спокойно:

— Да, но вернее будет сказать — из-под Хартума.

От меня не укрылось, что улыбнулся он несколько деланно. Он как будто колебался, не решив еще, продолжать ему или замолчать, но потом все-таки добавил, глядя мне прямо в глаза:

— В Хартуме я занимался торговлей. Но потом решил заняться земледелием. Не знаю почему, но мне всю жизнь хотелось поселиться где-нибудь в этой части страны. Я сел на пароход и отправился куда глаза глядят. Мы пристали возле этой деревни, и она мне очень понравилась. Словно я наконец-то отыскал ту землю, которая всегда меня манила. И мое сердце не ошиблось. Здесь мне хорошо.

Он поднялся, сказал, что ему пора в поле, и пригла-сил меня отужинать у него через день-другой. Уже у двери он будто нечаянно обронил:

— Твой дед знает обо мне все.

Я хотел было спросить, что может знать о нем дед, объяснить, что у деда нет от меня секретов, но он уже вышел из комнаты быстрым, энергичным шагом.

Я пришел к Мустафе на ужин и увидел, что он позвал еще Махджуба, торговца Саида и моего отца. За ужином хозяин не сказал ничего такого, что заслуживало бы внимания. Вообще он больше слушал, чем говорил. Когда разговор стихал или переставал меня занимать, я незаметно разглядывал комнату, словно ждал, что стены ответят на мучившие меня вопросы.

Дом был самый обыкновенный — не лучше и не хуже, чем дома других состоятельных людей в нашей деревне. По обычаю, он был разделен на две половины — женскую и мужскую, в которой помещался диван. Направо от него находилась длинная комната с зелеными окнами, выложенная обожженным кирпичом. Потолок в ней был не плоским, а сводчатым и напоминал хребет быка.

Когда мы кончили есть, я поднялся первым, за мной встал Махджуб, и мы ушли, хотя другие гости остались. По дороге домой я спросил Махджуба про Мустафу. Ничего нового к тому, что я знал, он не добавил, но закончил так:

— Мустафа — человек непростой.

Я провел в деревне два месяца и все это время был совершенно счастлив.

Несколько раз случай сводил меня с Мустафой.

Однажды меня пригласили на заседание комиссии по сельскохозяйственному планированию. Там был и Мустафа. Обсуждался вопрос о распределении воды для орошения полей. Выяснилось, что некоторые, и в том числе кто-то из членов комиссии, пустили воду на свои поля до назначенного срока. Разгорелся спор, грозивший перейти в ссору. Но тут Мустафа встал, и перебранка моментально стихла. Все приготовились слушать Мустафу.