Ат-Тайиб Салих - Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах

Осталась только мечеть. Но ведь Зейн в жизни своей ни разу в мечеть не заходил! Время уже было к ночи, темнота сгущалась. В мечети спокойно и пусто, свет от свадебных огней едва проникал туда сквозь оконца, падал бледными полосами на коврики, потолок, михраб. Они постояли, прислушиваясь. Ни звука не раздавалось внутри, только голоса со свадьбы изредка долетали. По имени Зейна позвали, все углы мечети и придворье обшарили — не нашли жениха.

Они совсем уже надежду потеряли. Сбежал-таки! Но куда же? Вся деревня у них под носом.

Внезапно новая мысль прокралась Махджубу в голову.

— Кладбище! — вскрикнул он.

Они не поверили. Что Зейну на кладбище делать в такое время, ночью?

Однако Махджуб настоял на своем: друзья пошли за ним.

Двигались молча вслед за Махджубом между могил. Отголоски пения, женских криков то звучали ясно, отчетливо, то приглушенно доносились издалека. Место было пустынным, лишь кое-где меж могильных камней торчали ростки дубильного дерева да молочной колючки. Щели между надгробиями густо заполнял мрак — словно носы кораблей выступали из морской бездны. Посередине виднелась большая гробница — контуры ее растворялись во мраке. Она внушала чувство почтения в страха. Вдруг Махджуб остановился, сказал:

— Послушайте!

Сначала они ничего не услышали; замерли, напрягли слух — донеслись приглушенные рыдания.

Махджуб двинулся вперед, повел за собой остальных, потом опять замер, увидев, как чья-то тень прижалась к земле возле могилы аль-Хунейна.

— Зен… — позвал Махджуб. — Чего ты здесь?..

Тот не ответил — зарыдал еще громче, навзрыд.

Постояли они так в оцепенении, молча наблюдая за ним. Потом Зейн заговорил, давясь от слез, глотая слова:

— Отец наш… Хунейн… если б не умер… на свадьбу пришел бы…

С нежностью опустил Махджуб руку Зейну на плечо:

— Упокоит его аллах. Человек был благословенный. Но… ночь-то эта — ночь твоей свадьбы. Мужчине в ночь свадьбы плакать нельзя… Ну-ну, успокойся, ради аллаха!.. Идем!

Зейн встал и пошел за друзьями. Они выбрали широкий двор, где собралась большая часть народу. На пороге их приветствовал шум, и глаза на мгновенье ослепли от нестерпимо яркого света десятков ламп…

Пела Фатума, гремели тамбурины, кружилась в танце молоденькая девушка. Мужчины образовали на площадке широкий круг — били в ладоши, топали в такт ногами, кричали осипшими глотками.

Зейн оторвался от группы приятелей, сделал огромный прыжок — словно повис на мгновенье в воздухе — и очутился в центре круга. Свет заиграл на его лице, еще не высохшем от слез. Он закричал во все горло, рука его взлетела, вытянувшись в известном всем движении над головой танцовщицы, словно рея мачтовая:

— Славьте добро! Сейте добро!

Все вокруг забурлило, словно вскипело на огне, — это Зейн и впрямь жару прибавил! Круг смыкался к центру и разлетался вширь, смыкался и разлетался, смыкался, разлетался… Голоса оглушали и глохли, барабаны ревели и пели, а Зейн стоял на своем месте в центре круга — высокий, рослый и стройный, словно мачта судна с набирающим силу парусом.

Я вернулся домой после долгого отсутствия: через семь лет после того, как уехал. Все эти годы я учился в Европе. Многое осталось во мне навсегда, многое позабылось, но это другая история. Сейчас важнее всего то, что я вернулся. Вернулся, истосковавшись по своим близким в маленькой деревушке, затерявшейся у излучины Нила.

Когда наконец я обнял их, ощутил их тепло, что-то во мне дрогнуло, и я понял, что все семь лет, проведенные вдали от родины, были бесконечным стремлением к ней. Я почувствовал, как где-то в глубине разливается тепло, словно душа, согретая солнцем, медленно отходит от ледяного холода. И правда, надо мной словно солнце взошло — так хорошо и покойно стало мне рядом с близкими. Я прямо-таки купался в этом ощущении и думал о том, как же я мог так долго жить в стране, где даже змеи дохнут от холода.

В годы моих добровольных скитаний я много думал о свои земляках. И может быть, поэтому в первые минуты встречи нас разделяло что-то, словно пелена тумана. Но туман быстро рассеялся, а утром я проснулся в своей кровати, в которой спал еще ребенком, в комнате, стены которой безмолвно хранили тайны моих детских фантазий и глупостей.