Ат-Тайиб Салих - Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах

Мне стало немножко грустно. Всю жизнь я Считал дружбу с ним величайшей для себя честью. Я осторожно проговорил:

— А как же Абдель-Хафиз… Саид… и другие?

— Абдель-Хафиз — мне брат, и Саид тоже. Но этот человек — и брат, и друг. Он один стоит тысячи людей… Главное — это то, что у человека на сердце, внутри… Ведь кто такой Ат-Тахир Вад ар-Равваси? Ат-Тахир, сын Биляля и Хаввы, — раб.

Он сказал это просто, без всякой горечи. Потом добавил:

— Ты был далеко… Пропадаешь целый год, потом приезжаешь к нам на месяц или на два. Кто тебя знает? Сначала ты учился в школе, потом был на государственной службе. Человек, который рядом с тобой, — совсем не то, что человек, который от тебя далеко, кто бы он ни был.

Затем он проговорил:

— Не верь женщине, которая скажет, что произвела на свет сына, подобного Махджубу Вад Джабр ад-Дару.

Он замолчал, словно желая убедиться в том, что утренняя заря и река тоже услышали и поняли его слова.

После этого он занялся своей леской: то натягивал, то ослаблял ее. Потом закинул удочку и больше не обращал па нее внимания, как будто рыба в воде его больше не интересовала. Засмеявшись, он обернулся ко мне, и я увидел его черное, словно выточенное из глыбы каменного угля, лицо. Оно сияло, отражая свет далеких звезд и зари. Он заговорил:

— Оставим историю Абдель-Хафиза. Хоть ты спросил меня тогда об Абдель-Хафизе, я знаю, что именно ты хотел бы услышать. Эх, человек! Что же все эти годы ты меня о ней не спрашивал? Правда, я сам тебе не напоминал. Я никогда ни с кем вот так не сидел и не говорил «произошло то-то и то-то». Эта история не всем известна. Кое-что люди знают, а то, что не знают, унесло с собой время. Но сейчас… Говорят, старость развязывает язык. А что нам теперь осталось в жизни, как не приятно побеседовать с другом? Я тебе скажу еще одну вещь. Все это время я носил эту историю в сердце, желая кому-нибудь ее рассказать… Не Махджубу… Махджуб знает о ней, и знает даже больше других… Нет, другому человеку, который проявит снисхождение и поймет, тому, кто что-то знает, а чего-то — нет… Такому, как ты, Михаймид… К тому же у тебя такой характер, что тебе можно сказать то, чего никогда не скажешь другому.

С востока подул теплый ветерок, вызвавший легкую рябь на воде и шелест листьев, но вскоре прекратился. Вад ар-Равваси продолжал:

— Нынешнее время — время слов: радио, кино, журналы, школы, союзы и всякое сумасбродство. Недавно слышу я, радио болтает: «Трудящиеся, социализм, социальная справедливость, рост производства, защита завоеваний революции, оппортунизм, реакция…» Эх, братья, думаю, что за напасть такая на нас свалилась? Это разнесчастное радио брешет целый день, и как только его голос не охрипнет? Я спросил Саида: «Хаджи, в какой стране живут эти трудящиеся?» Он мне ответил: «Тупица, трудящиеся — это мы сами». — «Ну и дела! Значит, теперь мы называемся трудящимися?» — «Конечно». — «Так, ну а что такое рост производства?» — «Производство — это вся дребедень, которую ты делаешь, а рост производства — то, что внутри дребедени». После этого хаджи Саид засмеялся и сказал: «Сходи-ка ты лучше к Ат-Турейфи, сыну Бакри. Он тебе объяснит все эти слова. Не видишь разве, что он каждый день собирает друзей Саида Накормившего Голодных Женщин и читает им лекции».

Помолчав немного, Вад ар-Равваси сказал:

— Может, все это к лучшему, кто знает? Если такие, как у нас с тобой, встречи станут представлять по радио, показывать в кино и описывать в книгах, будет только польза. Ты слушай и записывай, Михаймид. Кто знает? Может, из всего этого люди извлекут урок.

Ат-Тахир Вад ар-Равваси продолжал плести ткань рассказа из золотых нитей надвигавшейся зари. Он то понижал, то повышал голос. Иногда сильный порыв ветра заглушал его слова. Временами мне казалось, что вся природа их внимательно слушает.

Увлеченный рассказом старика, я не заметил, как свет утренней зари коснулся верхушек пальм и акаций, распространился по глади реки.

— Слава аллаху, слава аллаху, — проговорил Вад ар-Равваси. — Эх, добрый человек, хорошо мы с тобой провели эту ночь! Однако из-за разговоров мы лишились вкусного обеда. Бесстыжая рыба увидела, что мы заняты беседой, съела наживку и улизнула.

Он закричал, обращаясь к воображаемой матери рыбы, живущей в глубине Нила:

— Эй, матушка, скажи своей дочке, чтобы она держалась от меня подальше. Следующий раз, клянусь, ей от меня не уйти, как бы она ни хитрила.

Громко захохотав, он поднялся: