Ат-Тайиб Салих - Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах

Несмотря на это, Ат-Турейфи постоянно изумлял людей своим превосходством и отличным исполнением той работы, которую сам выбирал. История Вад Хамида знает за ним героические поступки, не получившие, однако, должной оценки, ибо, едва сделав доброе дело, он перечеркивал его результаты, совершая что-нибудь такое, что люди считают постыдным. Его словно не интересовало, сочтут его поступок хорошим или дурным. Люди не знали, как к нему относиться, и смотрели на него со смешанным чувством восхищения и опаски.

Ат-Турейфи продолжал:

— Людям нужен лидер, который сознает свою роль. Махджуб же вел себя, как шейх кочевых арабов. Шума много, а дела пет. Я знаю, Махджуб твой близкий друг, но это правда.

Я вспомнил, что во время большого наводнения, вызванного разливом Нила, он спас едва не утонувшую Амуну Бинт Ат-Том. Он не спал целую ночь, плавая между островом и берегом реки: здесь освободит привязанную кем-то корову, там соорудит запруду, в третьем месте поднимет оказавшиеся в воде вещи или протянет руку помощи человеку, молящему о спасении. Утром, когда люди, опомнившись, начали все вместе бороться с наводнением, он спал у себя дома. Они стали говорить, подсчитывая тех, кто пришел, и тех, кто отсутствовал:

— Глядите, каков Ат-Турейфи, сын Бакри. В такой день, когда все люди работают, он знай себе дрыхнет дома.

Амуна Бинт Ат-Том рассказала им, как было дело. Но они отказались ей верить. Саид Накормивший Женщин говорил, когда они собирались вместе:

— Клянусь истинной верой, Ат-Турейфи — прекрасный человек, а вы — слепцы.

Вад аш-Шаиб саркастически усмехался вместе с другими и говорил:

— Накормивший Женщин делает рекламу сыну Бакри. Этот несчастный и сорвиголова сошлись друг с другом.

Несмотря на все это, в один прекрасный день они собрались под большой акацией в центре городка и избрали Ат-Турейфи своим вождем.

Сейчас Ат-Турейфи продолжал свою речь:

— Родство и дружба не имеют никакого значения. Все дело в принципах.

Я спросил его:

— А какие у тебя принципы?

Он ответил, как мне показалось, заносчиво; впрочем, я мог и ошибиться:

— Мои принципы в том, чтобы освободить этот город из тенет отсталости и косности. Нужно идти в ногу с цивилизацией. Наш век — век науки и техники. — Потом, вызывающе посмотрев на меня, он спросил: — А как относишься ты к тому, что сейчас происходит?

Я засмеялся. Его разозлил мой смех, и он, как мне показалось, с еще большей надменностью сказал:

— Это дело серьезное, таким не шутят. Ну, какую позицию ты занимаешь?

Мне так хотелось поддразнить его, немножко над ним поиздеваться, но я сдержался и ничего не ответил. Вероятно, он не знал причин, заставлявших меня относиться к нему с особого рода симпатией. Ведь он — сын Марьям и мог быть моим сыном, если бы мой дед не сказал тогда «нет». Марьям встала на сторону своего брата, выступив против сына, покинула дом и поселилась у Махджуба, хотя Ат-Турейфи был ее первенцем, которого она очень любила и которым гордилась. После этого она уже с ним не виделась. А когда наступил месяц имшир, она умерла, и мы ее похоронили ранним вечером, перед заходом солнца. Скорбной была эта картина. Я никогда не видел мужчины, который плакал так, как плакал Ат-Турейфи. Мы втроем — Вад ар-Равваси, Абдель-Хафиз и я — удерживали его силой, чтобы он не прыгнул в могилу вслед за матерью. Несчастный. Он тоже способен страдать. Человек, как бы далеко ни завело его честолюбие, всегда остается сыном женщины. Возможно, Ат-Турейфи увидел, как эти мысли отразились на моем лице. Он внезапно выпрямился, потушил зажатую в руке сигарету и заерзал на стуле. Потом тихо вздохнул и, потупившись, стал рассматривать землю. Я спросил его как можно мягче:

— Ты помнишь то раннее утро в имшире?

Он вскинул голову и встревоженно посмотрел па меня:

— Какое утро?

— То памятное раннее утро, когда мечеть неожиданно заполнилась молящимися после похорон Марьям.

Он снова потупился, уставившись в землю, и ничего не ответил. Я продолжал:

— Мы вынесли тебя с кладбища без чувств. Ты это помнишь?

— Нет, не помню, — резко ответил он.

— Ты потерял сознание, когда стоял у края могилы, и очнулся ранним утром от плача молящихся в мечети. А перед самым пробуждением тебе приснился сои. Припоминаешь?

Он сердито возразил:

— Нет, не припоминаю.

Я сказал ему:

— Во сне ты услышал голос.

— Не слышал я никакого голоса, — снова возразил он.

— Тебя позвали.

— Никто меня не звал, — почти закричал он.