Ат-Тайиб Салих - Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах

Вад ар-Равваси, засмеявшись, проговорил:

— Ты, Михаймид, — либо поэт, либо простак, выживший из ума к старости. Но мы говорим тебе: «Добро пожаловать в наш разнесчастный Вад Хамид. Летом в нем жарко, как в печке, а зимой — такая холодина, что упаси господь. Когда опыляется финиковая пальма, нет спасения от муравьев, когда плоды наливаются соком, некуда деваться от мух. Тут тебе и змеи, и скорпионы, и малярия, и дизентерия. Жить здесь — мученический труд, от забот — голова кругом идет. Ты спроси нас, мы все тебе расскажем. Когда рождается человек, здесь плачут, умирает — опять плачут. Ты, мил господин, прохлаждался всю жизнь в кабинете с вентилятором. Вода из водопровода, электрический свет, билеты в вагон первого класса. Разве не так? Ты не дрожал от холода зимой босой и полураздетый. Тебя не сбрасывал со своей спины осел. Ты не следил за тем, как прорастают пальмы: не дай бог, если их зальет дождь или засушит суховей. Ты не стерег пшеницу, болея сердцем, как бы ее не поклевали птицы и не сожрала саранча. А сейчас, как только ветер переменился, ты приехал сюда лежать на боку, смотреть, как сияет луна на седьмом небе. Милости просим, разлюбезный господин! Тысячу раз „добро пожаловать!“»

Махджуб воскликнул со смехом:

— Браво, Вад ар-Равваси!

Михаймид засмеялся тонко и заливисто, как смеялся когда-то в давние годы:

— Если кто из нас двоих поэт, так это ты, Вад ар-Равваси.

По моим подсчетам, Ат-Турейфи должно быть сейчас тридцать шесть или тридцать семь лет: в год свадьбы Зейна ему было около двенадцати. Махджубу было тогда сорок пять. Это уж я знаю точно. Ахмаду, который впоследствии стал отцом многочисленных дочерей, теперь уже невест, было в тот год лет двадцать.

Я всматривался в лицо Ат-Турейфи, который в это утро сидел передо мной на террасе с чашкой кофе в руках, заложив ногу на ногу. В его лице не было ничего примечательного, если не считать маленьких хитрых глазок и насмешливой улыбки, гнездящейся в левом углу рта, которая показывала собеседнику, что этот человек говорит вовсе не то, что думает. Было в этом лице еще нечто такое, что дает власть над другим: смесь отваги и страха, щедрости и алчности, выжидания и готовности, искренности и лживости. Такое впечатление, что перед вами актер, играющий свою роль: вы хорошо знаете, что происходящее на сцене — неправда, однако не можете не поддаться иллюзии правдоподобия. Ат-Турейфи превосходно исполнял свою роль. Свой «монолог» передо мной он закончил такими словами:

— Мир должен идти вперед, а не назад. Не сомневаюсь, что ты понимаешь это, как никто другой. Махджуб уже сыграл свою роль. Теперь мы выполняем миссию, предназначенную нам.

Я вспомнил при этих словах, что Ат-Турейфи не только племянник Махджуба, сын его сестры, но и его зять.

— Махджуб и его компания, — сказал он, — думают, что им принадлежит божественное право власти. Они забыли, что город изменился. Вад Хамид уже не тот, что был тридцать лет назад. Пришли новые поколения и с ними новые запросы. В прежние времена, если появлялся на реке пароход, люди собирались под большой пальмой и смотрели на него, как на чудо. Теперь времена другие.

Я вспомнил, как он, тогда еще мальчишка, разливал нам воду в гостиной Махджуба. Он выполнял эту традиционную обязанность небрежно, не говорил, как другие мальчики, «слушаюсь». Он заставлял чувствовать, что вы сами должны себя обслуживать. Кто знает, может быть, уже в раннем возрасте он понимал, что если один человек старше другого годами, то это еще ничего не значит? Школьные учителя говорили, что это хитрый, двуличный ученик, который постоянно подбивает других на шалость или непослушание, а сам всегда выходит сухим из воды. Он набедокурит, а наказывают другого. Словно такая роль уготована ему самой судьбой.

В те дни, когда справляли свадьбу Зейна, Махджуб поручил ему обеспечить кормом ослов, на которых приехали гости. Ему же больше хотелось снабжать вином любителей выпить. Когда Махджуб заметил, что ослы остались без корма, люди пошли искать Ат-Турейфи и обнаружили, что он пьет вино вместе с пьяницами. Махджуб накричал на него и влепил пощечину. Однако Ат-Турейфи не смолчал. Он крикнул Махджубу: «Ты что о себе думаешь?» — и покинул свадьбу.

Уже с малых лет он делал то, чего не полагалось делать. Так, он закидывал ногу на ногу в присутствии людей старше его, громко зевал, когда почтенный Вад аш-Шаиб рассказывал свои истории, вмешивался в разговор взрослых и откровенно высказывал свое мнение, постоянно противоречил людям, годившимся ему в отцы, называя их взгляды нелепыми и глупыми. Все единогласно решили, что от пария не будет никакого проку. Махджуб бывало говорил его отцу при встречах: «Да избавит нас господь от гнусностей твоего сына Ат-Турейфи».