Иэн Бэнкс - Мертвый эфир

Входная дверь закрылась.

— Босс? — пророкотал басом мужской голос. — Джон?

Тишина в ответ. Я укрылся за (и отчасти под) самой большой грудой одежек. Зима все-таки. Не то чтобы очень холодная, но и не слишком теплая. Так что Кай имел полное право явиться в пальто и захотеть повесить его где-то здесь. О, только не это. Господи, пожалуйста, нет. Пусть он окажется шведским пижоном, презирающим даже саму мысль о пальто, пока температура не упадет до минус десяти, а от ветра мороз не станет чувствоваться вдвое сильнее.

Дверь отворилась.

Боже, это конец. Причем неизбежный. Пожалуй, разглядеть меня было трудновато, но моя удача уже так давно собиралась меня покинуть, что мне показалось, будто для этого настало самое подходящее время. Все, что я мог еще видеть из-за груды одежды — вернее, из-под нее, ибо, по сути, был под ней погребен, — это пару огромных башмаков, какие носят шведские лесорубы, и две широченные джинсовые штанины. А что ему видно от меня? Послышалось шуршание ткани, трущейся о другую ткань, затем дверь закрылась.

Я замер на месте, давая белобрысому гаду время поразмыслить: «Ми-инуточку… А чии это башмаки я только что видел там в глубоке?»

Затем я услышал звук тяжелых шагов вверх по лестнице.

Рот опять совсем пересох. Ноги, когда я попытался встать, подгибались, и мне снова пришлось присесть, тяжело дыша. Затем я взял себя в руки. Приставил ухо к двери. Спасение находилось от меня в каком-то метре. Выскочу через главную дверь, и к дьяволу намерение вернуться тем же путем, каким сюда попал. Хорошо, что я еще раньше вернул ключ на его место в садовом камне.

Тишина. Скважины нет и тут. Я рискнул приоткрыть дверь и выглянуть. Она лишь чуть-чуть скрипнула. Никого поблизости. Далее дверь открылась и закрылась почти бесшумно. Сверху до меня по-прежнему доносился звук работающего насоса. Где-то там, наверху, негромко хлопнула дверь. Я повернулся к парадному входу. Ох, только бы мне теперь не столкнуться снаружи нос к носу с возвращающейся горничной или с вынюхивающим, в чем дело, полицейским. Дверь оказалась тяжелой, но повернулась очень легко, не издав ни звука, и я вышел на улицу. Свежий холодный зимний воздух ударил мне в ноздри, пока я, тяжело дыша, семенил, спускаясь по лесенке крыльца к тротуару. Мне показалось, что он пахнет свободой.

Налево, еще раз налево — и я у задних дворов. Рядом с «лендровером» никого. Я залез в него и дал задний ход. Почти всю дорогу до «Красы Темпля» я вопил и улюлюкал. У автомата на Букингем-Пэлас-роуд остановился на двойной желтой линии [132] В Англии знак «Остановка запрещена». , чтобы позвонить на мобильник Сели. Голосовая почта. Облизывая губы, обдумал, что лучше сказать.

— Все о’кей, — проговорил наконец я.

И послал воздушный поцелуй полицейскому, следящему за правильностью парковки, который уже начинал записывать номер моей Ленди.

Когда я въехал на автостоянку рядом с моим причалом в Челси, у меня едва хватило сил, чтобы выйти из машины. Чудилось, будто колеса ее утонули в расплавленном гудроне, и ноги мои увязли в нем по самую щиколотку. Я поднимался на баржу по узким сходням, и мне приходилось обеими руками держаться за поручни. Я закрыл за собой дверь, практически скатился вниз по лесенке, ведущей в мое жилье, и — во второй раз за последние двенадцать часов — рухнул, не раздеваясь, не скинув и комбинезона, в постель, точно неживая кукла, и мгновенно заснул, даже не услышав, как скрипнули пружины на подскоке.

Есть такая вещь, которую в Англии называют «подскок дохлой кошки». Кажется, это из жаргона биржевых игроков. Термин намекает на тот факт, что если даже какие-то акции совершенно безнадежны и курс их может только падать и падать, все равно в конце концов он, как правило, чуть-чуть приподнимается, хотя бы самую малость, потому что предел падения существует практически для всего. Данное образное выражение основывается на том наблюдении, что кошка, разбившаяся насмерть после падения с высоты сорока этажей, немного подскочит, ударившись об асфальт.

Ну а теперь, для разнообразия, хорошо бы вспомнить кое о чем более приятном.

Впервые я приехал в Лондон в девяносто четвертом, причем отнюдь не диджеем. Незадолго до этого я потерял работу на радиостанции «Стратклайд-Саунд» после целой серии конфликтов (последней каплей, как ни странно, стала объявленная мной кампания под лозунгом «Не нужно устраивать на наших станциях свалки», в которой я требовал вернуть на перроны шотландских железных дорог мусорные бачки и урны, ибо Ирландская республиканская армия никогда не устраивала терактов в Шотландии, и потому нечего обезьянничать и слепо копировать у нас дома все меры, предпринимаемые английскими службами безопасности, которые ликвидировали у себя все бачки, раз туда можно заложить бомбу). Вот я и решил двинуть на юг, в большой дымный Лондон, как множество шотландцев до меня. В Лондоне я так порядком нигде и не приткнулся: связями еще не оброс — ну конечно, разослал кой-куда дюжину демонстрационных записей, а толку-то; вот я и ухватился за работу мотокурьера, с грохотом проносящегося по запруженным улицам на своем порядком уже потрепанном «Бандите», который стоил мне последних сбережений. Я мастерски сновал между лимузинами, грузовиками и автобусами, частенько нарушал правила, чтобы объехать очередной затор, — а все чтобы как можно скорей доставить из одного офиса в другой документы и диски, рисунки и чертежи.