Иэн Бэнкс - Мертвый эфир

Но теперь чересчур поздно. Я побежал к двери в комнату, окна которой, по-видимому, выходили в японский сад. Теперь я втягивал щеки тоже — наверное, из солидарности с ягодицами. Все мое тело охватила дрожь. Дернув на себя ручку и ввалившись в помещение, я споткнулся и чуть не упал. Спальня. Большая. В ней темно: оба высоких окна закрыты вертикальными полосками темно-серых жалюзи.

Справа и слева от постели — широкой, черной с белым — по двери. Я открыл одну — там оказалась туалетная комната, то есть гардеробная, не имеющая ничего общего с сортиром! Господи, что творится с этими богатыми ублюдками? Почему эти сукины дети не могут пользоваться обычными шкафами, как нормальные люди? Я засеменил вокруг кровати, стараясь изо всех сил стискивать колени и бедра, но вместе с тем продвигаться вперед, при этом прижимая руку к заднице — как можно крепче, словно стараясь остановить то, что перло наружу. Боже, о боже, если и вторая дверь не ведет в туалет, мне придется наделать в собственные штаны.

Дверь широко распахнулась, и прямо передо мной предстал великолепный фарфоровый унитаз с богатыми, из темного дерева, стульчаком и крышкой. Я вмиг стянул с себя перчатки.

Но только лишь я успел заскулить от радости, как радостный визг сменился яростным ревом отчаянья и разочарования, потому что мне пришлось потратить несколько драгоценных секунд на то, на что я вовсе не рассчитывал, — на то, чтобы высвободиться из проклятого тесного комбинезона и лишь тогда получить доступ к джинсам и дальше, к трусам. Я едва не забыл откинуть крышку унитаза, прежде чем повернуться к нему задом.

Срать я начал еще до того, как моя задница коснулась деревянного стульчака. Процесс протекал бурно: с брызгами, с отвратительной болезненностью, — но мне показалось, будто я все-таки сумел удержаться в рамках принятых в обществе традиционных обычаев дефекации.

Откинувшись назад с закрытыми глазами и дыша через рот, чтобы не ощущать жуткой вони, шедшей из унитаза, я в течение нескольких коротких, мимолетных мгновений плыл куда-то, подчиняясь приливной волне животного облегчения, прокатившейся по всему телу.

— Какой кайф, — выдохнул я.

Для того чтобы восстановить чистоту, понадобилось некоторое время. Я почти закончил, когда до меня дошло, что я, скорей всего, только что облегчился в туалете Джона Мерриэла, а не Сели. Туалетные принадлежности, разложенные по многочисленным полочкам, явно принадлежали мужчине; на полочке над одной из двух больших раковин лежала электрическая бритва, а выше висело зеркало для бритья. Когда же ко мне вернулась способность мыслить, я припомнил, что вся одежда в гардеробной, куда я заглядывал раньше, тоже была мужской. Но я находился в таком состоянии, что ничего не замечал.

Мне показалось полезным спустить лишние пару раз воду и хорошенько поработать щеткой, чтобы уж точно не осталось ни пятнышка.

Выходя, я оставил туалет в том же виде, в каком его нашел, вот только запах… Тогда я воспользовался освежителем воздуха — скорее в силу той привычки, которую матери удалось мне привить в раннем возрасте, чем действительно надеясь, будто это может хоть что-то исправить. Случись Мерриэлу вернуться домой через час или вроде того, аромат альпийского луга вызвал бы не меньше подозрений, чем фекальное зловоние, коли первое, что придет в голову хозяину дома, — это взбодриться под душем после тяжелого дня, посвященного спелеологии.

Педантично сложенные полотенца в ванной устрашили меня, так что, вымыв руки, я вытер их насухо о комбинезон, вместо того чтобы марать такую безупречную белизну. Затем снова протер бумажной салфеткой поверхности, которых касался.

Еще несколько глубоких вдохов, глоток из-под крана с холодной водой, и я достаточно успокоился, чтобы продолжить начатое. В коридоре напротив я обнаружил еще одну большую спальню, которая тоже выходила окнами в сад.

Эта спальня была вся в бледно-зеленых и голубых тонах, начиная со стен, потолков и ковров, до мебели и всего остального. Однако на стенах виднелись и буйные всплески тропически, яркого цвета: висящие там картины со сценами буйно цветущих джунглей — изобилующие абстрактными изображениями цветов, листьев, облаков и скал, запечатленных как бы сквозь завесу многоцветного хаоса, созданную неясными очертаниями неисчислимого множества мечущихся во всевозможных направлениях попугаев всевозможных пород.

Окна — того же размера, что и в спальне напротив, — закрывались толстыми черными жалюзи. Может, в здешних местах все держат жалюзи закрытыми, промелькнуло в моем мозгу, и у меня зародилась надежда. Может, никто и не видел, как я перелезал через стену.