Милан Кундера - Жизнь не здесь

Мамочка этот голос тотчас узнала; она видела лицо сына, которое вещало голосом потерянного любовника; видела лицо, которое не принадлежит ей, слышала голос, который не принадлежит ей; ее сын стоял перед ней, как образ удвоенного отрицания; это казалось ей невыносимым.

«Ты убиваешь меня! Ты убиваешь меня!» — выкрикнула она истерически и выбежала в соседнюю комнату.

Яромил в испуге остался стоять, и по нему разливалось чувство какой-то огромной вины.

(Ах, мальчик, ты никогда не избавишься от этого чувства. Ты виноват, ты виноват! Всякий раз, уходя из дому, ты будешь уносить с собой укоризненный взгляд, зовущий тебя вернуться! Ты будешь ходить по миру, как собака, привязанная на длинной веревке! И даже уйдя далеко, ты всегда будешь ощущать ошейник, сжимающий загривок! И когда будешь проводить время с женщинами, и когда будешь с ними в постели, от твоего загривка будет тянуться длинная веревка, и мамочка, где-то вдали держащая конец этой веревки, по ее рывкам будет чувствовать непристойные движения, которым ты отдаешься!)

«Мамочка, пожалуйста, не сердись, мамочка, пожалуйста, прости меня!» — в страхе стоит он сейчас на коленях у ее постели и гладит ее по влажным щекам.

(Шарль Бодлер, тебе будет сорок, но ты все еще будешь бояться ее, своей матери!)

И мамочка долго его не прощает, чтобы как можно дольше чувствовать его пальцы на своей коже.

(С Ксавером никогда не могло такого случиться, ибо у Ксавера не было ни матери, ни отца, а не иметь родителей — первая предпосылка свободы.

Но поймите правильно, речь не идет о потере родителей. У Жерара Нерваля умерла мать, когда он был младенцем, но, несмотря на это, он всю жизнь жил под взглядом ее прекрасных очей.

Свобода начинается не там, где родители отвергнуты или похоронены, а там, где их нет.

Там, где человек появляется на свет, не ведая от кого.

Там, где человек появляется на свет из яйца, оброненного в лесу.

Там, где человек выплюнут с небес на землю и ставит свою ногу на мир без всякого чувства благодарности.)

То, что родилось в течение первой недели любви Яромила со студенткой, был он сам; он услышал о себе, что он эфеб, что он красив, что он умен и что наделен фантазией; он узнал, что очкастая девушка любит его и боится минуты, когда он покинет ее (якобы в ту минуту, когда вечером они расстаются у ее дома, она, провожая его взглядом и видя, каким легким шагом он уходит, представляет себе, что именно это его истинный образ: образ мужчины, который удаляется, ускользает, исчезает…). Наконец он нашел свой образ, который так долго искал в своих двух зеркалах.

Первую неделю они виделись ежедневно: четыре раза вместе отправлялись вечером на долгую прогулку по городским кварталам, один раз были в театре (сидели в ложе, целовались, не обращая внимания на сцену) и дважды в кино. На седьмой день они снова пошли прогуляться: была зима, холодно, он лишь в легком пальтеце, под пиджаком — никакой жилетки (серая вязаная жилетка, которую мамочка заставляла его надевать, казалась ему подходившей разве что для какого-нибудь деревенщины), на голове ни шляпы, ни шапки (потому как развевавшиеся волосики, когда-то ненавистные, очкастая девушка уже на второй день похвалила, утверждая, что они такие же неподатливые, как и он сам), а поскольку на его гольфе была растянута резинка и он все время сползал по икре к башмаку, на нем были лишь полуботинки и короткие серые носки (их несоответствия цвету брюк он не заметил, ибо в тонкостях элегантности не разбирался).

Встретившись около семи, они направились к окраине города, где на пустырях скрипел снег под ногами и где они могли остановиться и целоваться… Покорность ее тела захватывала Яромила. До сих пор его прикосновения к девушкам походили на длинный путь, при котором он постепенно достигал отдельных этапов: долго длилось, пока девушка разрешала себя поцеловать, долго длилось, пока он отваживался положить руку ей на грудь, а коснувшись ее бедер, считал, что зашел слишком далеко, — ведь такого с ним еще не бывало. Но на этот раз уже с первой минуты произошло нечто неожиданное: студентка была в его объятиях совсем беспомощной, беззащитной, ко всему готовой, он мог трогать ее, где хотел. Он воспринимал это как великое признание любви, но это и смущало его, поскольку он не знал, что делать с такой нежданной свободой.

И в этот день (на седьмой день) девушка обмолвилась, что ее родители часто уезжают из дому и что она будет рада, если сможет пригласить Яромила к себе. После ослепительного взрыва этих слов настала долгая тишина; оба понимали, что означала их встреча в пустой квартире (напомним еще раз, что очкастая девушка в объятиях Яромила и не думала ничему сопротивляться); итак, они молчали, и только после долгой паузы девушка тихим голосом произнесла: «Я думаю, в любви не существует никаких компромиссов. Любить — значит отдавать себя целиком».