Дес Диллон - Шесть черных свечей

Наконец они прибыли в Ланарк, при въезде в роддом миновав что-то вроде подъемного моста.

— Какая большая тюрьма, — пробормотала матушка.

— Тсс, тихо, — велела акушерка и хлопнула матушку по тыльной стороне ладони.

Матушка попыталась осмотреться. Госпиталь Уильяма Смелли походил на замок. Когда они проезжали по мосту, матушка подумала, что внизу, наверное, ров, в котором шныряют хищные рыбы. Караулят, когда к ним свалится кто-нибудь. Но под мостом оказалась сухая канава. Хотя когда-то ров с водой здесь, может, и был. Задолго до того, как ирландцы явились сюда в поисках прокорма для голодных детишек. Потом «скорая» проехала по темному и гулкому туннелю и, судя по звуку, вкатилась во внутренний двор.

Было полвосьмого. Медики стали проделывать над матушкой все свои таинственные процедуры. Ее трогали за места, до которых даже Пэт не позволял себе дотрагиваться. Но матушка помалкивала. Они же медики, все эти медсестры, и доктора, и прочие которые. Когда матушку положили на койку, явилась медсестра с планшетом и карандашом. Какая-то она была странная, эта медсестра. Ее лицо то разбухало и облепляло матушкино, будто стараясь задушить, то удалялось и становилось совсем маленьким, словно мячик, улетающий вдаль после хорошего пинка. Голос у медсестры был как у сиделки-злодейки из радиопередачи.

— Воды у вас отошли?

— Да, сестра.

— Когда?

— Другая сестра сделала с водами все, что надо, и отошла.

Медсестра поглядела на матушку как на полоумную:

— Другая сестра сделала с вашими водами все, что надо?

— Д-да, она влила в меня всю эту воду, когда меня привезли.

— Нет, нет, милая, это не то. Это была просто клизма.

— Ну ладно, — сказала матушка.

Ни про какую клизму она в жизни своей не слышала.

Начинало действовать обезболивающее. Медсестра перевезла матушку в крошечную палату. Там находилась еще одна женщина. От матушки ее отделяла зеленая ширма. Матушке было слышно, как та женщина стонет и жалуется. Все стонет и стонет. Сколько на самом деле продолжались эти стоны, матушка сказать не может, но ей показалось, целую вечность. В церкви на проповеди матушка слышала, что вечность неизмерима, но только теперь начала понимать, что это значит. Ведь прошло всего несколько часов, но в голове у матушки они обратились в поток времени без начала и без конца. У матушки в сознании что-то сдвинулось. Ей чудилось, что врачи пытаются убить женщину за ширмой. В испуге матушка натянула одеяло до подбородка. Как она молила Бога, чтобы снова оказаться в крохотной комнатке у Старой Мэри и чтобы рядом никого не было, только Пэт, и Старая Мэри, и Лиззи, и Сара, и приглушенное радио. И, пока она не лишилась чувств, в голове у нее все крутились родственники. Они открывали и закрывали рты, молились, призывали Пресвятую Деву. Они оберегали матушку. С ними она была в безопасности.

Очнувшись, матушка очень удивилась. Женщина за ширмой говорила. И голос у нее был веселый. И она кричала матушке:

— У меня мальчик! У меня мальчик!

— Прекрасно, миссис. Это так чудесно, родить мальчика.

— Гадалка мне предсказала, что у меня будет мальчик. Он такой хорошенький!

— Превосходно, — сказала матушка.

Тут пришла сестра и подоткнула той женщине одеяло.

— Ну же, ну же, спите. Вы устали.

Той женщине явно хотелось спать, но она не слушала сестру и все старалась заговорить с матушкой:

— Вы только посмотрите на него! У него голубые глазки!

Это было последнее, что матушка услышала, прежде чем отключилась снова. Она уходила и возвращалась, дымка видений то сгущалась, то рассеивалась. Матушка хотела помолиться Пречистой Деве, но почему-то засмеялась. Непонятно было, что происходит на самом деле, а что лишь кажется. Заглядывали сестры и спрашивали:

— Ну, как вы?

Матушка только улыбалась в ответ, она же не знала, настоящие это сестры или нет. Порой ей казалось, что у нее нет тела, одни лишь мысли, которые бродят где им заблагорассудится. Когда тело вернулось, она испугалась: оно было такое большое и в нем жил кто-то еще. Матушка всегда запинается на этом месте, когда рассказывает эту историю. Ей не хватает слов. Получается, что пережитое невозможно выразить. Пережитое можно только почувствовать, если посмотришь матушке в лицо.

— Как вы себя чувствуете, дорогая?

Кто это наклонился над ней?

— Отлично. Все в порядке, — сказала матушка и раскрыла глаза пошире, чтобы увидеть, настоящая ли это сестра. Лицо у медсестры было словно луна, и ветер раскачивал большие клены над крышей, и ветки скрежетали по шиферу и стучали в огромное окно, будто хотели войти. Со свистом поезда проносились градины. Потом настал мертвый штиль. Потом свистящий звук вернулся. У матушки не получалось забыться по-настоящему. И очнуться полностью тоже не получалось.