Лев Ленчик - Трамвай мой - поле

Смешно и нелепо приплясывает перед ним захмелевший дядя Митя, припадая всё время на одну ногу, словно хромает. А вокруг, в накуренном полумраке, пляшет, веселится, галдит вся их дворовая братия. И Динка со своими дружками из мореходки. И все, все. И каждому что-то нужно от Кости.

А ему уходить надо. Он к Бузе торопится. Ну как же вырваться? Как проскочить, чтоб никто не заметил?

— Костя, можно тебя на минутку? — говорит Жанка. — Мне Валёк твоё письмо передал. Хочешь дружить?

Балбесы! Жили в одном дворе и письма друг другу писали.

— Хочешь дружить?

— Хочу.

— Тогда пошли танцевать.

Жанка — писаная красавица, но Косте сейчас не до неё. Это Валёк вчера, поймав его после школы, заставил написать ей письмо. И вот тебе, пожалуйста. Однако Костя не верит в эту дружбу, он чувствует в этом какой-то подвох. Не такой уж он красавец, чтоб Жанка с ним дружила. Да и Валёк не дурак, добровольно не отдаст никому.

У Кости горит лицо и потеют руки. Сейчас закончится танец, он выйдет на кухню и подставит руки под холодную струю воды.

В кухне один Толяба. Хорошо накачавшись, он дрыхнет, сидя на стуле, но сразу открывает глаза, как только входит Костя. «Ну и чёрт с ним, — думает Костя, — он мне не помеха».

— Ну что? Идёшь? — говорит Толяба.

Костя опешил. Неужели и этот уже знает? Ну и сука же Малый! И только подумал так, увидел расплывшуюся рожу Малого, вплюснутую в тёмное стекло двери со стороны комнаты.

Малый следил за ним настырно и неотступно. И чего следить? Ведь знает уже о предстоящем свидании. Костя рассказал. Выполняя обещание, рассказал.

— Ну что? Идёшь? — повторил он, входя в кухню, вопрос Толябы.

— Трепло! — зло сказал Костя и вышел во двор.

Малый выскочил вслед за ним. Он поклялся, что ничего Толябе неизвестно, что вопрос Толябы — чистая случайность, что тот не знает, что к чему. Бывают же такие совпадения. Просто так от фонаря.

Костя ему не поверил, но Толябу расспрашивать не решился. Кто их разберёт, может, и не знает Толяба ничего. Совпадения-то, в самом деле, бывают.

Дальше всё пошло не так, как он ожидал.

Во-первых, он не ожидал, что у него будет колотиться сердце и потеть руки. Он думал, что после стольких разгульных вечеров, когда он абсолютно свободно трогал её, как хотел и где хотел, после стольких немыслимо плотоядных поцелуев, после того, как она столько раз выступала перед ним почти что в чём мать родила, — после всего этого, думал он, его ли может скрутить застенчивость или, того хуже, волнение.

Во-вторых, он не предполагал, что она встретит его вот так, в одной сорочке, в едва ли не полной тьме и тихо, как воришку, проведёт прямо в постель.

Но всё именно так и было. Всё было именно так, как он не думал, не предполагал.

Сердце начало колотиться ещё там, на лестнице, когда он только начал подниматься. Потом затряслись руки, и он никак не мог вставить ключ в дверную дырку, вернее не ключ, а кусок согнутой под прямым углом проволоки, которую он только что, как было условленно с Бузей, достал из-под половика. У него перехватило дыхание, он вообще пытался не дышать, так как казалось, что он дышит слишком громко и его могут услышать в соседней квартире.

Наконец ему удалось этот проволочный ключ как-то всунуть, но внутреннюю задвижку он так им и не отодвинул. Дверь, к счастью, сама распахнулась. Понятно, что её открыла Бузя. В одной сорочке, с распущенными волосами, она взяла его за руку и потащила за собой в комнату.

— А Натана нет? — прошептал он идиотский вопрос и почувствовал, что его ладони снова мокрые, снова вспотели.

— А то ты не знаешь, — так же шепотом откликнулась она и нырнула под одеяло.

Да, он знал. Он знал, что Натан уехал навестить сестру в Кишинёве, и, если б не уехал, никакого б такого свидания не состоялось. «Ну и чёрт с ним, что не состоялось бы», — полоснуло в башке. Он слышал лёгкое посапывание детей, которые спали в той же комнате, буквально в двух шагах от него, и машинально вытирал руки о штаны. Надо же такое! Ведь специально помыл их ледяной водой, протёр досуха полотенцем, а они всё равно, суки, вспотели.

— Что же ты стоишь, как истукан? Сбрасывай шмотки.

— Тише, детей разбудишь.

— Их теперь бомбой не разбудишь.

— А если? — он стал медленно стягивать с себя свитер. — А что если Натан вдруг войдёт?

— Откуда? Из Кишинёва?

— А если?..

— Ну знаешь, милый мой, если у тебя так много «если», то ты бы лучше дома сидел.

— Сами знаем, что лучше, — с напускной бравадой прошептал он, резким рывком отдернул одеяло, бухнулся на спину и замер. Руки на груди, вылитый Исусик.