Николас Дикнер - В поисках утраченного

Представить себе не мог, что сегодня вечером мне придется заниматься детальным изучением чудовища. Я бочком пробираюсь вдоль стены, чтобы поближе познакомиться с обстановкой. В брюхе чудовища, всего в нескольких сантиметрах от моего носа, ревет пламя. Я бы вернулся, но мысли о компасе Никольского толкают меня вперед.

Из спины чудовища сложной кишечной системой выходит около дюжины воздухопроводов, отводящих горячий воздух в жилую часть дома. Одного взгляда достаточно, чтобы убедить меня: добросовестный работяга приклепал эти трубы на века, тем самым приговорив любой свалившийся с верхних этажей в воздухопроводы предмет к медленному процессу пищеварения.

Я начинаю трястись всем телом. Близость пылающей печи вовсе не влияет на температуру воды, в которой мы стоим. Я вспоминаю о горячем чайнике тремя этажами выше. Если мы отсюда немедленно не выберемся, то рискуем заработать гипотермию (переохлаждение) или воспаление мозга. Я бормочу краткий реквием по компасу и, перебирая окоченевшими ногами, начинаю выкарабкиваться из ямы.

— Мой компас утерян безвозвратно! — театрально объявляю я.

Джойс словно меня и не слышит. Пока я обследовал заднюю часть печи, она изучала остальную часть подвала, явно чувствуя себя в ледяной воде так же удобно, как в моей гостиной.

— Куда это ведет? — спрашивает она, указывая на дверь, запертую на висячий замок.

— Никуда. Это моя кладовка. И если подумать о всех хранящихся там коробках, там наверняка уже ползают крабы.

Я нахожу на кольце для ключей нужный и с трудом вставляю его в заржавевший замок. Дверь открывается, предъявляя полдюжины рыхлых картонных коробок, обросших лиловыми морскими ежами. Я уныло вздыхаю, разрываю одну из коробок и со смутными опасениями шурую внутри. Мои заледеневшие пальцы узнают грубую текстуру знакомого предмета.

Это старая Трехголовая Книга.

ЗА СТЕНОЙ ШТОРМ БУШУЕТ еще яростнее. Выходить куда бы то ни было не имеет никакого смысла. Я одалживаю Джойс сухую одежду: джинсы, старый джемпер и шерстяные носки, явно слишком большие. Переодеваемся мы в разных местах: она — в ванной комнате, я — в спальне.

Одевшись, я спешу заварить еще чаю. Когда я возвращаюсь в гостиную с чайником, Джойс сидит в гостиной на диване, листая Трехголовую Книгу. Я вздрагиваю: очень странно видеть Джойс в моей одежде. Она похожа на моего женского двойника, на дальнюю кузину, только что явившуюся из ниоткуда.

— Их звали Энн Бонни и Мэри Рид, — с ухмылкой сообщает Джойс. — И вы были правы. Когда англичане захватили экипаж Джека Ракема, только они и защищали корабль.

— А что случилось потом?

— Англичане увезли пиратов на Ямайку и предали там суду. Их повесили, всех, кроме Бонни и Рид, тогда беременных. Англичанам явно не нравится казнить неродившихся людей, поэтому их бросили в тюрьму ждать родов. Мэри Рид вскоре умерла от лихорадки.

— А Энн Бонни?

— Энн Бонни сбежала, и больше о ней никогда не слышали. Словно растворилась в воздухе. Возможно, вернулась на Провиденс рожать своего ребенка.

Я ставлю чайник на журнальный столик. В то же мгновение печь изрыгает очередную порцию горячего воздуха. Я представляю, как в облаке пара появляется мой компас, и вздыхаю. Джойс закрывает книгу и кладет ее рядом с чайником.

— А у вас нет ничего покрепче чая? — спрашивает она. — У вас губы синие. Вам не помешал бы алкоголь.

Сбегав на кухню, я ставлю на столик два стаканчика и бутылку дешевого ямайского рома.

— Марка висельника, — шутит Джойс.

Я наполняю стаканчики до краев, мы салютуем друг другу и залпом выливаем содержимое. Алкоголь мчится по моим венам, распространяя тепло.

— Компас был очень ценным? — спрашивает Джойс, отставляя стакан.

— Не очень. Пятидолларовый пластмассовый компас, но это все, что у меня было от отца. Он подарил мне этот компас на день рождения. Я никогда не знал отца, так что компас имел для меня символическую ценность.

— Вы никогда не знали своего отца?

— Мои родители встретились на Западном побережье. Забеременев, мать вернулась домой, на окраину Монреаля. Несколько лет они переписывались, но я никогда его не видел.

— Даже фотографию? — удивилась Джойс.

— Единственная оставшаяся от него фотография висит на стене за вашей спиной, рядом с картой Пуэрто-Рико.

Джойс встает, чтобы получше рассмотреть фотографию. Моя мать, одна на каменистом пляже, морской бриз развевает ее волосы. Она явно продрогла до костей, несмотря на объемистую военную куртку с капюшоном. Пляж замусорен сотнями обесцвеченных китовых костей. Чуть дальше можно различить покрытую листовым металлом хижину, а рядом с нею коротковолновую радиоантенну.