Томас Бернхард - Стужа

Мне неожиданно вспомнился живодер с собачьим трупом в рюкзаке. Мое поведение в ту странную ночь тоже было более чем странным. Целыми днями пытался я объяснить это поведение. Меня охватило тогда невообразимое волнение. Сейчас мне его трудно даже себе представить. Всё уже миновало, но я знаю, что всё это так и было, и чувство отвращения не покидало меня, стоило мне подумать о гостиничном столе. По утрам действительно в воздухе пахло собачьей шкурой. Зная, что хозяйка отправилась на кладбище, я наведался на кухню и в кладовку, которая, как это ни странно, оказалась незапертой, но не нашел ничего. Всё было аккуратно прибрано и сияло чистотой, чего давно уже не наблюдалось. Должно быть, подумал я, мясо и шкуру она держит в подвале. А подвал она заперла. Ключ от него, как утверждает художник, она носит на теле. Мысль о том, чем может быть завален подвал, вызвала у меня новый приступ отвращения. Тут меня позвал художник, и мы, как всегда, двинулись к деревне, в направлении кладбища, я впереди, он сзади. Отовсюду на дороге к кладбищу стекались люди. Сплошь крестьяне. Я вновь обратил внимание, что на мужчинах не было пальто. Только костюмы или пиджаки и брюки из различных грубошерстных тканей. Нас обогнали сани, до предела набитые людьми. Я подумал о том, какую игру ведет хозяйка с живодером, а какую — он с ней. Я спросил художника: «А сколько лет живодеру?» Я не мог определить его возраст. «Мужчина в расцвете лет», — ответил художник. «В расцвете лет», — повторил я и тут же спросил, что это значит — «в расцвете лет? Какой это возраст? Когда он наступает? Живодеру лет сорок?» — спрашивал я. «Вполне возможно, что и сорок, — ответил художник. — А почему вас, собственно, интересует живодер?» Я и сам не знал, почему мне пришло в голову поинтересоваться возрастом живодера. «Так, взбрело вдруг в голову», — ответил я. «Как все-таки странно, что я был последним, кто говорил с возчиком, — сказал он. — Лицо у парня самое обыкновенное, а сколько народу пришло на похороны. Его высокие сапоги так и сверкали, потому что фонарь оказался прямо над ним. Ведь к тому времени давно уже стемнело».

Во время похорон я не раз припоминал шум падения мертвой собаки, брошенной на пол хозяйкиной спальни.

По дороге домой он вновь завел разговор о государстве и правительстве, о нейтралитете. Художника разгорячило какое-то мое нелепое высказывание. Государство, по его словам, таково, каким его изобразил Платон, в противном случае ни о каком государстве и речи быть не может. «Государства не существует. Государство — фикция. Государства никогда не было». Что же касается нашего государства, то, не говоря уж о том, что оно вовсе не государство («уже не государство!»), это нечто столь же смехотворное, как и «маленькая визгливая макака-резус в большом зоологическом саду, где весь интерес притягивают к себе, естественно, лишь красивые, холеные экземпляры леопардов, и тигров, и львов — звери рыкающие! Только рык можно принимать всерьез, а визг смешон! Уважение вызывает лишь мощный рык! Визг посрамляется рыком! Великий рык перекрывает жалкие визги! Глава нашего государства — «председатель союза потребителей», наш канцлер — «сутенер с блошиного рынка». Наш народ выбирает между мясниками с боен, жестянщиками, напыщенными ничтожествами в рясах, между мародерами и унтер-мародерами. Демократия, «наша демократия» есть величайшее надувательство! Наша страна лежит у Европы в желудке, неперевариваемая, как «хромая нога, самой Европой заглоченная по недомыслию». Даже «наш танец мертв, наши пляски и наши напевы мертвы! Всё — подделка! Всё — мишура! Всё обратилось смешным опустошительным дурачеством! Национальное у нас — наш национальный позор! Это, знаете ли, визг, такой ничтожный в сравнении с рыком, в сравнении с великим рыком! Всё — один лишь визг! Всё смехотворное, всеобщее, общеопасное визжание! Слабоумное шутовство и мания величия стали партнерами, которые перевизгиваются и, представьте себе, рука об руку выплясывают прямо к пропасти, это закадычные партнеры по верещанию, трели слабоумия, да будет вам известно, фиоритуры отвратительного визга!»

Всё вокруг — какой-то варварский китч. «Да, государство само слабоумно, а народ жалок. У нас смешное государство. К тому же вся наша дребедень еще и высокомузыкальна. Мещанский разврат… для меня это слишком мерзко: верхний жировой слой и всеобщее растущее отупение населения… мы находимся в стадии абсолютного разложения. Наше государство, — заключил он, — есть притон двусмысленности, бордель Европы, с отличной мировой репутацией».