О'Санчес - Нечисти

– Ой, и хорош в этом году мед! Ох, и душист! А, Федоровна?

– Да и в том был неплох.

– Ну ты не равняй! В прошлом-то году мед был хороший, да и все. А в этом – особенный. Да что у тебя, нюхалку заложило?

– Да уж не молоденькая, и чутье не то.

– Вот и дари тебе после этого. Ну на вкус повспоминай!

– Не-ет, не вспомню. Это ты у нас, Силыч, не хуже ведмедя в меду-то разбираешься. Еще кружечку?

– А-бизательна! Хорош медок! Я тебе больше скажу: со времен Петра Ивановча Прокоповича, императора пчелиного, земля ему пухом, с липовых урожаев от его Сиама – ох, и сильная была семья – не пробовал я такого меду. Может, подогреть?

– Да только что кипел. И заварка горяча. Пей, Петр Силыч, пей на доброе здоровье.

Наконец, после десятой, наверное, кружки, в пол-литра вместимостью, Петр Силыч обтер платком свекольно-красное лицо, протяжно, на всю избу рыгнул, ухватил большими пальцами подтяжки, оттянул повыше и, довольный, щелкнул ими по гладкому пузу.

– Вот это я понимаю, чай! А то в городе видишь «Чайная» написано. Зайдешь, а там не чай, а моча сиротки Хаси. Да-а! Как моча – желтенький такой, из пакетика.

– Тьфу на тебя, Силыч, за столом-то бы постеснялся!

– А они стесняются? И дорого-то как! Ну, чем такой чай – так водки-то и выпьешь… Да с расстройства еще и на еще… А шел, слышь, Федоровна, – чайку попить. Вот так оно и бывает с нашим братом.

– Так ведь город здесь ни при чем, это такой норов у вашего брата, пьяницы. И в деревне зальет шары эдакий брат и колобродит… До Октяпьской революции надо было в чайные-то ходить, за чаем-то.

– Ай, там все едино: что тогда, что сейчас… Кстати, как у них в городе, у Лены с Лешкой, что пишут?

– Лешка – шалопай, редко когда открытку пришлет, а Лена раз в месяц – обязательно, как часы. Ну что – денег им хватает, Лешка в последний класс пошел, уже кол успел схватить по литературе…

– А кол за что? Он ведь хуже двойки, кол-то?

– Лена пишет, за хулиганство: сочинение в рифму все исписал. Денег им хватает, я уже сказала… Дорого все стало, как Кириенка издал указ, так все и подорожало. Что там, то и у нас. А так – живут нормально, все тихо у них. Дак ведь Чет, небось, докладывает тебе?

– Докладывает… Жди больше. На городских нынче где сядешь, там и слезешь… Знаю только, что да, вроде, тихо всюду… – Петр Силыч заворочался. – Ладно, до вечера еще далеко, пойти снасти перебрать… Да надо еще винца взять сладенького, да конфекток…

– Ох, Силыч, старый ты кобель, прости за выражение, опять, значит, к Аньке Елымовой на ночь глядя красться будешь? Ну не позорил бы молодуху, ведь вся деревня смеется над ней, а больше над тобой.

– А что смеются? А кто вдовицу утешит? Пушкин, который тоже все в рифму? Ох, попадутся мне те смехуны под пьяный коготь… Я… О-ох… Ы-ы!…

– Ты чего, подавился никак, Пе…

Петр Силыч махнул рукой досадливо, вскочил вдруг, как ошпаренный, ухватил обеими руками огромное брюхо, понес его из-за стола на открытое пространство, с размаху шлепнулся широким задом на половицы, подогнул под себя ноги хитрым кренделем и раскинул руки – в стороны и вниз. Ирина Федоровна замерла, где стояла: колдун «чует», внимает магическим потокам, иной раз чуть слышным, но, видать, очень важным – ничем и никак мешать нельзя. Кот Васька забился под кровать – и ни звука, пока дядя Петя в доме. Самовар выключен, радио тоже – ничто не должно сбивать мысль колдуна… Ведьма очень аккуратно набросила на дом оборонное заклинание, в таком состоянии Петр Силыч почти беззащитен, а мало ли что… На время его «постига» быть ей сторожем, ведьма стоит у стенки, глаза прикрыты, чтобы лучше ощущать…

– Ох, старость не в радость… Очнись, Федоровна… Все уже…

– Что это ты сияешь белым сахаром? Или узнал что хорошее? Давай, подняться помогу…

– Не треба, сам встану. Ставь-ка сызнова самовар… Отменяется на сегодня Анка и сети – устал больно, хоть выжми… Сколько – час уже прошел с четвертью, ого! То-то, думаю, тяжко как…

– Петр, а Петр?… Да не тяни ты, идол, чего узнал-то? Сейчас закипит, я свежего заварю…

– Нащупал я гаденыша. Стереглись, стереглись, ан… Он, точно он…

– Этот? Да ты что? Он ведь нашему Лешке ровесник, рано бы ему…

– Вот не знаю, может быть, досрочно учили какому лиходейству… А только и его, и тех кто рядом был, я желе-езно учуял… Мы-то думали, что его в Москве сберегают или еще где…

– Ну… И что?… А он?…

– А он – недалече. Разумею – в Питере!

– Вот так номер – лег и помер! А как же?…