О'Санчес - Нечисти

– Ну-ну… Она во мне есть, теперь я точно знаю. Бабушка… Эх, мало бы им не показалось… Мне бы только разобраться, как ее включать… Хорошо бы мухоморов перед совещанием нажраться…

– Зачем еще мухоморов?

– Так, теоретические догадки. Чтобы силу спровоцировать, бабушка, не для кайфа…

– А-а, ну да, поняла теперь. Только это баловство, а не сила. В должную минуту как раз и подведет. Не мухоморы – кровь нужна.

– Что?

– То. Добытой кровью омоешься – обретет тебя сила. А ты – ее обретешь, взаимно. Как это я сразу не догадалась. Да. Видишь ли, мы все в большинстве своем подолгу живем, особенно если Петра Силыча считать, уж он бывало выпьет на размер души да начнет вспоминать, так такого нарассказывает, что и не знаешь – правду говорит, либо…

– Бабушка…

– А?… Тьфу, заболталась. Кхм… И у нас, у всех, такая раньше жизнь была, не только что долгая, а что и не захочешь иной раз, да крови все равно не минуешь. А тебе-то – откуда было взять?

Леха сразу вспомнил разбитые морды лохотронщиков, – наверное, это не то… Принялся размышлять дальше и вынужден был признать, что если для инициации нужна чужая кровь, то взяться ей было неоткуда.

– Ну, бабушка… В твоих словах, вероятно, есть рациональное колдовское зерно, но где я тебе ее добуду? Что ж теперь, к соседям зайти на чашку чая да и зарезать одного-двух? Да… да нет же! Это я для красного словца, дались мне твои Мокушины! Ты права, негде мне было в крови омываться, неомытый на совещание пойду. Может, там умоют… Бабушка, ну ладно, ну… Я вовсе не хотел ничего такого сказать, не обижайся на меня. Просто я боюсь своих этих «родичей» – по крайней мере сегодня – не меньше своего дурацкого главного врага. Боюсь – и со страху леплю всякую м… фигню. Пойми меня, пожалуйста.

Старуха отсморкалась, утерла глаза и побежала в сени за водой – в самовар долить.

– …Вот что, Лешенька, если край придет, я постараюсь им сначала по-хорошему все это объяснить, может, они и склонятся к здравому рассудку. А может, ничего этого и не понадобится. Но сам пока не признавайся – сразу без уважения отнесутся.

– Слушай, а сфинкс, что, не считается?

– Так они – нежить, хоть и Древние. А потребна кровь живая.

– Кстати, вот ты рассказывала сегодня… Какой смысл перед людь…дишками изображать нетронутого сфинкса, аварии… И вообще прятаться от них? Они ведь слишком слабы для нас, да и для них? Или я чего не знаю?

– Так издревле повелось, еще до меня. Силыч, батюшка твой, объяснял, вроде, по науке, да непонятно и не упомню я… Если бы мы открыто жили, то, во-первых, друг друга бы куда чаще истребляли, а, во-вторых, тех бы чаще видели – опять резня. А в третьих – людишки рано или поздно количеством бы взяли, потому что злобы и зависти им не занимать ни у нас, ни у тех. Вот, скажем, живет колдун тысячу лет, и все окружающие знают про его колдовское естество. Обязательно найдется, кто не просто позавидует, а и собой рискнет, чтобы насолить за силу и долголетие против своего убожества: пырнет ножом, либо стрельнет, либо еще как исподтишка, неожиданно… Душой не переносят они меж себя тех, кто навеки и от рождения выше их, хоть нас, хоть своих, людского племени. Одним словом, таков обычай: жить среди них, а при этом без нужды не высовываться.

– Ну а если – на секунду предположим – всех людей на планете извести как класс? Под корень?

– О замахнулся! То тогда и мы выцветем вслед за ними. А уж те и подавно: они напрямую свои силы от людишек берут, от их гадостной натуры. Чем хуже человечек, тем им полезнее, удойнее.

– Да?… Странно все это. Сами презираем, попираем, а сами без них не можем.

– Без людишек-то? Так уж заведено. Вон ты тоже дня не можешь без мяса либо птицы прожить.

– Могу. Хоть два, хоть три дня. Но не хочу.

– Ну вот, сам же все и объяснил. Аленку с собой возьми.

– И Мурмана, и Аленку. Но ты тоже обещала быть на собрании!

– Конечно, Лешенька, а как же! За спиной встану, берегиней твоей буду.

– По-моему, кто-то пришел.

– Нет, Лешенька, Ряшка сразу бы… О… и впрямь залаяла. Лешенька! А ведь вроде как в тебе сила стучится, себя проявляет… Иду, иду! Надо же, раньше всех почуял…

Леха прислушался… Нет, все-таки бабка у него – прикольная старуха: то у нее дребезжащий тенор, какой и положен колдунье, перемоловшей на своем пути сотни и сотни лет, а то вдруг – гладкий оперный бас прорежется, вот как сейчас, и все абсолютно естественно и легко, как у этой… Забыл. Мама иногда ставила ему допотопные советские пластинки, с целью приобщить, дать представление о молодежной культуре прежних поколений, да не в коня корм: старая музыка – полный отстой на ужасном звуке, а больше ничего. Но эта ацтекская индеанка, певица, ему понравилась как раз невероятными голосовыми переливами…