Паскаль Киньяр - Carus,или Тот, кто дорог своим друзьям

Понедельник, 4 июня. Цветущий дрок. Застывшие, удивительные скалы. Сила моря.

Среда, 6 июня.

Похолодало. Ж. утром вернулась в Париж.

Четверг, 7 июня. Шагая, кашляя на ходу и не ожидая ничего хорошего от своей прогулки, я все же увидел немало поразительных вещей, хотя не скажу, что они меня потрясли. Густые заросли мокрой крапивы. Истлевший лист на земле, в окружении деревьев, шумно протестовавших против этого холода — ужасного, но не трескучего, не зимнего.

Несмотря на щебет дрозда, здесь охватывает ощущение вселенской тишины и близости к реальности и смерти.

Мелкие лужицы отражают солнце в каждом камешке на дне. А мое дыхание, слетая с губ, материализуется на воздухе в белое облачко пара, и каждое из них тает перед тем, как появляется следующее.

Воскресенье, 10 июня. Провели вместе с Р. целый день у Йерра, в Поншартрене.

После прогулки в лесу. Садясь в машину Йерра, А., знавший его мании, крикнул Элизабет и малышу Д.: «Вытирайте свои ноги! Вытирайте свои ноги!» Но Йерр и тут не упустил случая отчитать его. На лице А. отразилась растерянность.

— Вытирайте просто ноги! — сказал Й., сев за руль. — Не знаю ничего более достойного, чем это правило, запрещающее притяжательные прилагательные, эти части речи, претендующие на владение чем-то, на собственность, даже если речь идет о частях нашего тела!

— Тогда уж просто тела, — съязвил Р.

Понедельник, 11 июня.

Позвонил Коэн. Нога у него все еще болит. Ужин 15-го на улице Пуассонье.

Сегодня попробовал первую весеннюю клубнику.

Вторник, 12 июня.

Рекруа пришел вместе со мной на Нельскую улицу. Дверь открыл Йерр. На маленьком расписном столике в гостиной — хилый букет гвоздик, называемых «поэтическими». Этим наименованием Р. просто сразил Йерра. Тот выглядел растерянным — что бывало с ним довольно редко — и глубоко оскорбленным.

Мы даже не стали входить. Поужинали на улице Мазарини.

Р. сказал, что это «красноречие» Йерра сообщает его страсти к языку прилежание и пылкость, с которыми истерические натуры мечтают о неназываемых частях тела, отличающих мужчин от женщин. И что он пользуется им примерно так же, как они. С той лишь разницей, что истерикам свойственно мысленно совершать над ними насилие, разрывая и терзая их до крови в своем воображении. Он же, напротив, относится к этому с предосторожностями и почтительным вниманием, заботясь о непреложном соблюдении правил, типичном для любителя-одиночки.

Кроме того, Р. высказал поразившее меня соображение, что столь пылкая страсть к правилам согласования таит в себе сластолюбие. По его словам, она подстрекает его строить фразы с согласованиями в женском роде. А разве отпечаток женственности не единственное в своем роде явление нашего языка, которое воспринимается на слух?

Среда, 13 июня.

Позвонил Томас. Он видел А. Тот все-таки вернулся к Отто, и его возвращение было торжественно отпраздновано. Он и сам был при этом. Теперь он работает для Отто сдельно.

Т. сообщил, что А. похорошел.

Четверг, 14 июня. Перекресток Бюси.

— Преподавать — еще не значит учить, — ответил я Рекруа, уж и не помню, по какому поводу.

— Он прав! Тот, кто преподает, иногда просто ничего не знает! — бросил Йерр, многозначительно глядя на Р.

Пятница, 15 июня. Я пришел к Коэну часов в девять. Мне пришлось долго стучать, ожидая, когда мне откроют (на его двери красовался старинный дверной молоток в виде головы Медузы). Так что я уж было подумал, что его нет дома.

Наконец Коэн открыл. Он еле передвигался из-за ревматических болей в ногах. Мы тут же сели ужинать. За едой говорили об американских банкетах, о репутации, которую создал ему Т. Э. Уинслидейл: гиена, расхитительница могил, питающаяся трупами. Или же, по словам Йерра, филин и так далее.

Его это уже не волновало. Он сказал, что дело и впрямь идет к смерти, однако сейчас он чувствует себя не более близким к ней, чем в пять, пятнадцать или сорок лет.

— Какова бы ни была жизнь, — заметил он, — она пуста и бессмысленна. Смерть все стирает.

Помолчав, он добавил, что у него нет детей. Он никогда не был женат. Всех его баварских друзей унесла война. Даже мы, считающиеся единственными его друзьями, остаемся чужими для него. И все, что он пережил, не только избежит его смерти, но избегает и самой его жизни, да и в те времена, когда он ощущал ее полноту, ему казалось, будто он отделяется сам от себя. Это похоже на пар, поднимающийся из кастрюли с кипящей водой. А ведь он много старался хоть немного помешать тому, что воспоминания испарялись из его памяти.