Сью Кид - Кресло русалки

В детстве я играла здесь. Пока мать надрывалась на монастырской кухне, я выходила сюда и дюжинами срывала розы со стеблей, наполняя лепестками свою корзинку – настоящая разноцветная мешанина, – используя их во время своих тайных обрядов, бросая в болото за церковью, рассыпая вокруг достопочтенных древних дубов и осыпая сиденье русалочьего кресла, по неизвестной причине наиболее почитавшегося мною. Это были одновременно ребяческие проказы и похороны, торжественная игра, которой я упивалась после смерти отца. Лепестки были его прахом, и я думала, что таким образом прощаюсь с ним, но ведь могло быть и наоборот, и тем самым я пыталась удержать его, привести за собой в укромные уголки, которые знала только я. Недели спустя я натыкалась все на те же лепестки – бурые комочки, сухие розовые чипсы.

Кругом стало светлее, словно ветер изрешетил ночную тьму. Я стояла неподвижно, взгляд блуждал по верхушкам розовых кустов, по дорожкам, которые лунный свет избороздил тенями. Матери не было.

Тогда я пожалела, что не позвонила Хэпзибе и Кэт, вместо того чтобы попусту метаться здесь. Просто я была настолько уверена, что мать тут, намного более уверена, чем когда нашла Ди в обувном отделе. Мать сделалась хранительницей статуи примерно в то же время, когда начала работать на кухне. Она часто таскалась сюда с ведром мыльной воды – смыть пятна птичьего помета – и четыре раза в год натирала статую пастой, пахнувшей апельсиновой кожурой и лаймом. Она приходила сюда излить все без исключения сетования на свою жизнь, вместо того чтобы пойти в церковь и рассказать о них Богу. В иерархии святых Сенара была практически никем, но мать в нее верила.

Она любила повторять историю моего рождения как доказательства могущества Сенары, как я развернулась у нее во чреве и застряла во время родов. Она молилась Сенаре, которая срочно вновь перевернула меня, и я проскользнула в мир головой вперед.

Стоя посреди сада, статуя напоминала пестик, торчащий из огромного, увядшего под дуновением зимы цветка. Мне пришло в голову, что святая точно так же царствовала над моим детством, и ее тень парила над пустотой, наступившей, когда мне исполнилось девять.

Самое страшное наказание постигло нас с Майком за то, что мы надели на статую раздельный купальник, темные очки и белокурый парик. Мы разрезали нижнюю часть купальника напополам и пришпилили части друг к другу вокруг бедер Сенары. Некоторые монахи посчитали такой наряд забавным, но мать наорала на нас за неуважение и приговорила целую неделю каждый день по пятьсот раз переписывать «Агнус Деи»: «Агнец Божий, что унес грехи мира, дай нам покой». Я не чувствовала раскаяния из-за случившегося – всего лишь смущение, как если бы я предала Сенару и одновременно освободила ее.

Стоя в задней части сада и думая о том, что делать теперь, когда матери здесь явно не было, я услышала негромкое царапанье, доносившееся примерно из того же места, где стояла статуя Сенары, как будто какая-то птаха рылась в земле в поисках червей и насекомых. Я обошла статую и увидела мать, сидевшую на земле с майонезной банкой, ее седые волосы светились в темноте.

На ней, поверх длиннополого шенилевого халата, была ее обычная тужурка, и она сидела, раскинув перед собой ноги, как ребенок в песочнице. Она копалась в грязи левой рукой, зажав в ней что-то вроде половника из нержавейки. Повязка на правой руке казалась размером с детскую бейсбольную перчатку и была забрызгана грязью.

Она не заметила меня, целиком поглощенная своей работой. Несколько секунд я стояла, не отрываясь глядя на ее силуэт, и облегчение от того, что я ее нашла, сменялось новым приступом неведомого страха.

– Мама, это я, Джесси.

Резко дернувшись, она обернулась, и половник упал ей на колени.

– Иисус, Мария и Иосиф! Святое семейство! – воскликнула она. – Ты до смерти меня перепугала! Что ты здесь делаешь?

Я села на землю рядом с ней.

– Тебя ищу, – ответила я, стараясь, чтобы голос звучал естественно и спокойно. И даже попыталась улыбнуться.

– Что ж, нашла. – Мать подобрала половник и снова принялась раскапывать мышиную нору, которую уже наполовину разрыла у фундамента.

– Ладно, мы установили, что я здесь делаю, а теперь скажи, что ты делаешь здесь? – спросила я.

– Это тебя вовсе не касается.

Когда в тот день я нашла Ди в обувном отделе, я схватила ее за плечи и собиралась уже наорать на нее за то, что она меня испугала; такой же иррациональный гнев вспыхнул во мне и сейчас. Мне захотелось встряхнуть мать так, чтобы у нее все зубы вывалились.