Алексей Бакулин - Июль, июнь, май

И вот этот-то последний, тяжкий, мучительный возраст, эта старость старости у некоторых растягивается необычайно долго. Таких людей называют долгожителями, но я назвал бы их долгоумирающими. К чему медлить на пороге новой жизни, зачем душить душу в зловонных извилинах плоти? — но они медлят, они сжимают душу, словно птицу, рвущуюся на волю, и чем сильнее они сжимают её, тем меньше сил у неё остаётся для полёта, тем меньше ей хочется на волю…

Годы Петровны неотвратимо ползли к сотне, но чувствовалось, что сил у неё хватит ещё лет на двадцать: крепко вцепилась она в свою душу, и та уже задохлась почти и уже не трепыхалась.

— Тут вот дело какое, — солидно говорил Славик. — По району ходит эпидемия гриппа «S». Всё население должно быть подвергнуто профилактике. Это вам понятно?

«Прививки? Колоть будете?» — спросила, видимо, Петровна.

— Нет, Александра Петровна, сейчас уже не колют никого. У нас есть соответствующее оборудование, — мы просвечиваем больного ультра-лучами и от этих лучей вирус гриппа «S» немедленно погибает. Это совершенно безвредно для человека, это — как бы вам сказать?.. Вы флюорографию делали когда-нибудь? Флюшку, а?

Петровна задумалась.

— Ну, рентген?..

«Да… Делала…»

— Ну, вот как хорошо! Тот же самый рентген, только гораздо более безвредный. Причём, вам не придётся никуда ехать, — мы всё сделаем прямо тут, у вас дома. Всего лишь пять минут… да? я правильно говорю, Андрей… э-э… Иннокентьевич?

— Да я сам толком не знаю, — не к месту задумался я, — фактически, хватит и одной секунды, но для перестраховки я бы попробовал…

— Ну вот, видите! И одной минуты хватит! Оборудование новое, сотрудники ещё толком не освоились на нём… Но вы не волнуйтесь, всё опробовано, всё совершенно безопасно. Начнём, да?

«Начинайте».

— Так, Андрей Иннокентьевич, распоряжайтесь, приступайте! Товарищ Рулецкий в вашем распоряжении: если что — приказывайте ему, не стесняйтесь. Давайте, ребята, не тормозите, у нас ещё десять адресов на сегодня!..

Мы с Рулецким потащили в дом из Опеля мой лучевик. Что чувствовал я в ту минуту — решающую для меня, судьбоносную минуту? Вот он, мой лучевичок, моё великое открытие, моя Нобелевка, моя посмертная слава и прижизненный памятник! Сейчас я его включу и… «Собачки собачками, — как говорил академик Королёв, — а главное-то — люди!..» Тем более, что собачки и кошечки от воздействия лучевика дохли, — и я считал это блистательным подтверждением своей правоты, ведь излучение по сути своей может давать ожидаемый эффект лишь в соприкосновении с человеческой аурой, а животная жизненная энергия дисгармонирует с частотностью данных волн, что, естественно приводит к гибели подопытного материала. То, что кошки после эксперимента дохли, доказывало, что излучение способно вызвать дисгармонию в их жизненных волнах. Теперь оставалось только проверить, способно ли оно вызвать резонанс в волнах человеческой ауры. Именно для этой цели и нужна была мне Петровна. Славик преследовал свою цель. У Рулецкого никакой цели не было: он просто прислуживал Славику, — ну, и мне постольку-поскольку.

Мы втащили лучевик в дом, мы усадили послушную Петровну у голой стенки на фоне выцветших розово-серых обоев, словно для фотографирования, мы нацелили на неё раструб бывшего эпидиаскопа, который дал свой корпус моему лучевику. Электрическая розетка не работала. Пришлось менять расположение. Петровну посадили у окна.

— Нет, — сказал Славик, — во-первых, с улицы всё видно, а во-вторых, — ты что же, прохожих собрался облучать? А? Излучение-то проникающее, как я понял… Так? Далеко твоя пушка бьёт?

— Метра на два, не больше, — заверил я Славика, но он поморщился и замотал головой:

— Нет уж. Вот будет фокус, если кто-то пройдёт мимо, и, так сказать, выскочит на линию огня! А? Хорошо если старичок какой, а если молодой? Представляешь?

Я представил. Петровну посадили на кровать, хотя она очень возражала: не хотела мять постельное бельё. Рулецкий взгромоздил аппарат на круглый шатучий стол, воткнул штепсель в розетку, я занёс палец над выключателем…

— Ну не тяни уже!.. — вскричал Славик через минуту. — Жми давай, ядрён-батон!

— Я — да, я сейчас… — бормотал я, но палец мой словно держал кто-то, не давал ему опуститься на кнопку. Подобное чувство у меня бывало в детстве, когда нужно было перепрыгивать широкую, наполненную студёной апрельской водой канаву: кажется, вот-вот прыгнешь, а ноги прыгать не хотят, и стоишь, стоишь на берегу канавы, и наконец решаешься идти в обход. Но тут в обход идти не пришлось: Славик поднял кулак, опустил его на мой палец, палец вдавился в кнопку, в аппарате вспыхнули лампочки, раструб эпидиаскопа засветился ровным, мягким электрическим светом и чуть заметное светлое пятно легло на белую рубашку Петровны, на грудь, прямо на сердце. Старуха сидела с отсутствующим видом и бессмысленно косилась за окно, где кто-то бодро шагал по деревянным мосткам. «Вот, — подумал я, — как хорошо, что с нами Славик! Я бы не догадался отсадить бабку от окна, — сейчас облучили бы ни в чём не повинного человека!»