Зое Вальдес - Кафе «Ностальгия»

– Я не сумасшедшая, я знаю его жену, это ужасная женщина. Года не прошло, как они приехали сюда из Гуанабакоа, [95] Гуанабакоа – ближайший пригород Гаваны. а его уже понесло по бабам. Я не такая дура, чтобы связываться с ними. Как бы не так! Я не какая-нибудь проститутка, – она лукавила, и я подозревала это. – Самое большее, я могу дать тебе корзину для писем, ты сбросишь ее в тот момент, когда он будет проходить под балконом.

К ручке корзины, сплетенной из ивовых прутьев, была привязана веревка; ее мать, страдавшая расширением вен и воспалением коленных суставов, или слоновой болезнью, спускала эту корзину с мелочью продавцу утренних газет. Так она получала «Гранму», не карабкаясь при этом по лестнице. Мысль мне показалась разумной, хотя и чересчур красивой. Я предчувствовала, что все пройдет не так, как надо, и толку от этой затеи будет мало. Так и вышло.

Я несколько дней пыталась понять, правильно ли прошла операция «опускание корзины» или нет. Во всем виноват он сам, точнее, его левый глаз. В тот день, едва вывернув из-за угла, он посмотрел на балкон, на котором находилась я с приготовленной корзиной в ожидании хоть малейшего доброго знака; моя рука отчаянно вцепилась в плетеную ручку. «Ну, сделай хоть что-нибудь, мой питательный, дай же сигнал», – мысленно умоляла я. Сказано – сделано: его левый глаз лукаво подмигнул. Тут же мальчик уставился на отца, спросив, что с ним случилось. С высоты второго этажа вполне можно было слышать их разговор, тем более что у меня отменный слух и я умею читать по губам. Дети прекрасно понимают, когда взрослые увиливают от ответа, ведь они сами ловкачи по части вранья. Не долго думая отец стал тереть глаз рукой с обручальным кольцом.

– Ничего, малыш, что-то попало в глаз, должно быть ресничка.

Но я уже была уверена, что он готов принять от меня почту; не помня себя, я подняла руки над перилами и разом отпустила веревку – корзина с двадцатью одним любовным письмом упала прямо ему на макушку, скользнула по лицу и замерла на уровне усов, так что конверты оказались в нескольких сантиметрах от его глаз. Он смел их, словно метеор, единым движением и спрятал в питчеровской перчатке. Ребенок с еще большим любопытством спросил:

– Ты знаешь ее, папа?

– Это мамина подружка. Пошли, спорим, сегодня у нас будет потрясающая игра. Беги, а то не догонишь! – и он припустил в сторону парка, сын побежал за ним, забыв, на первый взгляд, о случившемся.

Я успокоилась, тело мое перестало трястись. Вдруг прошел восторг, рассеялась мучительная тревога в отношении этого человека да и любого другого. Я вошла в комнату испуганной одноклассницы. Ко мне вернулся интерес к прерванным учебным занятиям, и я целиком и полностью направила свои извилины на постижение наук. Похоже, я полагала, что все самое страшное позади, остальное пойдет как по маслу, надо только запастись терпением, ненадолго, ведь он вряд ли станет тянуть со столь долгожданным свиданием, и мы скажем друг другу кучу театральных фраз, чтобы пропитать манговым сиропом нашу встречу, и наши лица сблизятся, закроются глаза и губы соединятся в поцелуе. Наконец-то поцелуй! Сколько можно ждать первого поцелуя! Что за прожорливость, вызванная страстью кусать и вкушать другого!

Он слишком долго не показывался снова, все шло совсем не так, как я себе придумала. Хуже того, новая встреча произошла, когда его уже выносили на носилках из дома, где он жил, укрытого с ног до головы клетчатым покрывалом, а из подъезда несло гарью. Труп увезли на машине «скорой помощи». Я видела лишь часть лба и клок опаленных волос. Но это был он, потому что с носилок свисала пузырившаяся от ожогов, словно кусок поджаренной свинины, рука, на пальце которой все так же сверкало кольцо. Позади носилок я увидела и его жену, одетую в блузу, пуловер из джерси и плиссированную светло-коричневую юбку со складками, прошитыми от бедер до талии и расходящимися к коленям. Лицо – безучастное, сероватое, челюсти сжаты, глаза опущены, но слез нет. Руки спереди в наручниках; ее конвоировали два полицейских. Кучки любопытных собрались за натянутым полицией ограждением. Моя одноклассница, запинаясь, спросила у одной сеньоры, бывшей, судя по всему (по волосам и одежде – бигуди, домашний халат, зашитые шлепанцы), соседкой по дому, о подробностях представления, на котором мы присутствовали.

– Преступление на почве страсти, – ответила та. – Бедняжка помешалась, она поднесла горящую свечку к своему бесстыднику-мужу, пока он спал в сиесту. Говорят, он наставил ей рога. Вот наглец! Но и ему наука: не рой другому яму – сам в нее попадешь. Она узнала о его похождениях из писем, которые нашла под стопкой отглаженных и накрахмаленных рубашек этого урода в нижнем отделении шкафа. Боже, совести у него не было. Я бы на ее месте сделала то же самое! Нет, я выждала и накрыла бы их – его и эту дорогушу – с поличным и сожгла бы заживо обоих. – И это «с поличным» подписало приговор супружеской измене.