Герард Реве - По дороге к концу

Затылок молодого Героя Воздухоплавания, о котором я вновь поинтересовался, в этот раз уже настойчивей, отличался четкой линией волосяного покрова, но был все же необъяснимо нежным, с волосиками, будто утиными перышками. У него были широкие плечи, ноги обычной длины, сильные, но без той грубости и еще не сильно поросшие волосами. Его ягодицы были само совершенство: снизу покрытые пушком, мускулистые и будто сжатые некой непорочной пружиной, а с внешней стороны, для полноты, на них были такие атлетические впадины, которые просто не поддаются описанию.

— А его кожа, — проговорил я будто в трансе, — кажется загорелой, даже если ее не касался лучик солнца, сильной и жесткой, как у взрослого мужчины, но, когда трогаешь, чувствуется, что она все еще мальчишеская, мягкая и прохладная, как замша. Так или нет?

Да, так оно и было.

— Вот видишь.

А «писюн» Мальчика — исходя из того, что «Герард» неоднократно употребил именно это возмутительное, неслыханное слово вместо «члена», «его штуки» или «его рукоятки», мне больше не требовалось дальнейших доказательств того, что его интимная жизнь никогда не была и не станет ничем иным, кроме животной охоты за механическим удовольствием, — но его «писюн» был совершенно невероятным, внушающим страх и почтение.

— Вот как? А он такой чуть склоненный и все еще по-детски наивный, несмотря на его величину? Или он жестокий и равнодушный?

Хм, трудно было выразить.

— Но он ведь не похож на гриб?

Нет, нет, об этом и речи быть не может.

Этот образ, который я создал себе сам, так возбудил меня, что мне стало нелегко расспрашивать дальше, я почти горел от желания, причем страсть моя имела не так много общего с телесной оболочкой, сколько с сильной тоской или с бессловесным благочестием.

У каждой медали две стороны, и теперь, даже не спрашивая, мне приходилось выслушивать то, что меня не интересовало, но что очень беспокоило Н.: их половые сближения не соответствовали желаемому. Даже когда они оставались в постели часами и Н. старался изо всех сил, последние полгода нашему храброму, красивому и восхитительному Воздушному Ангелу все реже удавалось хотя бы раз достигнуть насыщения. Принимая во внимание, что Н. не считал себя в праве фонтанировать счастьем в одиночестве, в то время как Франс — так звали мальчика — не мог кончить, то их совместное пребывание в последнее время было разочаровывающим, с натянутыми разговорами, скукой и смутной, неявной злобой. Отчего так вышло, Н. не знал.

— А что ты говоришь ему в постели, когда ты ему дрочишь? — спросил я деловым тоном.

— А? Ну, конечно, ничего.

— То есть ты совсем не разговариваешь с ним, ты не рассказываешь ему разных историй? — тут я еще кое-что вспомнил. — А вечером, когда темно, ты свет выключаешь?

— Да, конечно, в комнате должно быть темно, — убежденно ответил Н.

— Так. Ну, я должен был это предвидеть, — сказал я. И подумал: «Что за Отсталый мудак». — То есть, ты не рассказываешь ему о мальчиках, которых он пытает или позволяет истязать другим? — спросил я.

Решающее слово до него так и не дошло:

— Что?

— Пытать, — сказал я нетерпеливо. — Подвергать пыткам с большой жестокостью, главным образом в качестве штрафа за содеянное или, в конце концов, чтобы вырвать признание.

Теперь он понял, о чем речь, но все еще не мог уловить связи или пользы предмета для его ситуации.

— Очень может быть, что тебе это поможет, — продолжил я, — но я ничего не обещаю. Сам принцип довольно простой, но нужно знать кое-какие основы, чтобы им пользоваться.

Я начал объяснять ему, что в первую очередь надо попробовать разузнать, какой тип мужчин или мальчиков нравится его воздушному принцу.

— Вырежи несколько фотографий. Покажи ему несколько книжек по биологии и храни то, что ты обнаружил, в своем сердце. Начни как-нибудь, как бы случайно, разговор о рабстве, тюремном заключении, покорении, наказании и боли.

Я попытался объяснить ему, что у каждого дитя человеческого есть своя мечта о Власти, Любви и Страдании, иногда очень глубоко спрятанная, а иногда немедленно доступная для игр.

— А если ты знаешь, кто ему больше всех нравится, то тебе остается узнать, как ему нравится пытать. Может быть и так, что это должен делать кто-нибудь другой. А может быть и так, — добавил я для полноты картины, — что он хочет, чтобы мучили его, хочет сделать свой предмет желания господином и карателем и молить его быть беспощадным. И такое случается, знаешь ли. Я читал об этом в одной научной книге, очень трудная книга, написанная врачами, а они все знают о таких вот людях.