Артем Литвинов - Пылающая комната

— Ну, то есть, — продолжал он все тем же небрежным тоном, — что, когда мы в процессе, мы там, а потом назад возвращаемся?

Меня разобрал смех, я не мог сдержаться, на память мне пришли десятки цитат, перекликавшихся с этим странным предположением, Крис пожал плечами, видно, решив, что я не оценил его догадливость.

— Тебе выпить надо, — мрачно заметил он, явно не одобряя моего веселья.

Он встал с постели, достал из корзины виски и, открыв, протянул мне. Пить мне не хотелось, но я знал, что если я проявлю упрямство, то ссора будет неизбежна.

Я взял бутылку и сделал несколько глотков. Крис наблюдал за мной с выражением неудовлетворения на лице.

— Ты пить не умеешь, — сказал он и взяв у меня бутылку за один раз выхлебал четверть. — Я Джимми учил, как надо, теперь пьет и глазом не моргнет. На, держи.

Я попробовал последовать его примеру, но отвращение оказалось сильнее. Я действительно не умел пить. В моей семье спиртное приветствовалось исключительно по праздникам, и то в весьма ограниченном количестве, все остальное время отец цедил за обедом свой традиционный стакан красного вина для поддержания функции крови, как он выражался. За то, что однажды моя сестра пришла домой чуть навеселе, ее лишили всех развлечений на две недели. О своем пиве раз в неделю я никому не заикался. Пить более или менее много меня научил Генри, никогда не напивавшийся до бесчувствия, но с легкостью выпивавший за вечер бутылку бренди. Впрочем, даже живя с ним, я избегал по возможности этой практики.

— Я вот что подумал, — начал Крис, открыв ящик комода, — я его здесь храню, хотел тебе показать, — он подошел ближе и протянул мне так называемый английский нож, о котором я немало слышал от друзей отца, профессиональных военных.

У него была прямая рукоять в точности соответствовавшая ширине ладони, черная и гладкая, сделанная из материала похожего на камень, но гораздо легче камня. Лезвие было узким, сантиметров двадцать в длину, обоюдоострое, отливавшее густым стальным блеском. На рукоятке стояли инициалы ДХ. Вообще-то он был больше похож на кинжал, чем на нож. В этой смертоносной вещи была завораживающая притягательная сила. Крис с удовольствием наблюдал за восхищенным выражением моего лица.

— Хорош, правда? — спросил он, — это моего деда. Его Джордж звали. Он с ним прошел всю войну, и всю жизнь не расставался, хотел подарить сыну, но у него только две дочери было, моя мать — старшая, ей и достался. А она его мне дала, еще за три года до смерти, почему мне даже не знаю, я ведь был не старший, но она меня очень любила. Когда я из дома ушел, только его с собой прихватил, ничего больше брать не стал. Пока по улицам шатался, чуть с голоду не подох, даже продать его подумывал, но потом решил, сдохну, но с ним не расстанусь. Я прав был.

— Да, прав, — подтвердил, я и, крепко сжав нож, поднял голову и посмотрел на моего друга. Не знаю, было ли это дьявольское искушение или просто у меня помутился рассудок, но в эту минуту в голову мне пришла пугающая мысль, соблазнительная и чудовищная. Крис лежал на постели, голый, с рассыпавшимися темными волосами, закинув руки под голову. Я наклонился над ним, и наши глаза встретились. Он смотрел растерянно, но упрямо, я бессмысленно пристально. Я опустил руку и приставил острие к его горлу. Он продолжал смотреть на меня.

— Знаешь, — сказал я, не понимая, что со мной твориться, — я могу это сделать, ты даже не успеешь произнести мое имя.

И вдруг он, внезапно рванувшись ко мне, схватил меня одной рукой за шею, а другой за руку, в которой я держал нож. Его глаза горели не ненавистью, а безумием, и тут уже лезвие было прижато к моему горлу.

— Я тоже могу, — хрипло сказал он мне на ухо, — но перед этим я заставлю тебя повторять мое имя, пока оно мне не опротивеет.

Наступило полное молчание, ни единого звука не доносилось с улицы, Крис странно улыбнулся и разжал руку.

— Прости меня, — сказал он, — я… не хотел, я люблю тебя, так сильно, что иногда мне кажется, что с удовольствием убил бы тебя, Тэн.

Он признался мне в этом без тени самодовольства, это было страшное откровенное признание, тем более страшное, что я прекрасно его понимал. Он сунул нож под подушку и навалился на меня всей тяжестью своего тела.

— Ты для меня все, — проговорил он, с трудом справляясь с собственной гордостью, а он был изрядным гордецом, и я это чувствовал, — ничего не хочу без тебя.

— И что ты хочешь? — спросил я.

— Ты дашь мне клятву на крови, — сказал он тоном, не терпящим возражений.