Артем Литвинов - Пылающая комната

— Сколько можно, я люблю тебя, Гор, ты слышишь, я люблю, все, что ты захочешь, только оставайся со мной, только со мной, мы поедем, куда захочешь, не работай, не делай ничего, я буду всем заниматься один, от тебя ничего не потребуется, но только не оставляй меня, ты мне дороже всех на свете, я погубил твою жизнь, я заставил тебя страдать, я знаю, я негодяй, но я тебя люблю, я никогда не хотел тебе говорить об этом, ты слышишь, Гор.

Я слышал его, и улыбался, я смотрел на него, и мне было страшно и приятно осознавать, что вот этот человек стал для меня всем, и я стал для него последней чертой, последней и единственной. Он целовал меня с исступлением, прижимая к себе, отчаянно и без всякого стеснения. Доктор Карвер, смотрел на нас, стоя на дороге, и тут же окликнул Мела. Он подошел к нему, и я уловил только одну фразу, сказанную весьма резким тоном:

— Я вынужден буду запретить вам посещения, господин Конрад, вы можете усугубить его состояние…

Конрад слушал молча, но не возражал. После этого я не видел его неделю, только два раза разговаривал по телефону. Мне становилось лучше, я начал постепенно заставлять себя вслушиваться в то, что говорил Карвер, и пытаться читать. Сперва, мне это давалось с трудом, я пытался припомнить все, что было связано с работой, но мысли путались. Но прострация закончилась. Когда мы снова увиделись, я разговаривал с ним, с интересом спрашивая о делах, и попросил еще раз встретиться с отцом и передать ему письмо, в котором объяснял, что из-за работы не имею возможности приехать, и поздравлял его с днем рождения. Через полторы недели я вышел из клиники. Не могу сказать, что я пришел в себя полностью, но голова у меня работала теперь немного получше.

Мы поселились за городом в доме, снятом Конрадом, он уговорил меня съездить пару раз в гости к его шурину. Его сестра смотрела на меня так, словно я был ей омерзителен до глубины души, я боялся, что произойдет стычка между ней и братом. Но все обошлось пока.

Мел спит, хотя время уже близится к часу, а я сижу у стола в его халате и с бессмысленной радостью рассматриваю золотистый и синий день за окном. Я перечитал свой дневник и увидел, что я пишу только о тех ужасах, который мне пришлось пережить, словно вся моя жизнь была одним непрекращающимся кошмаром. Мел бы сказал, что это нечестно. Это нечестно и по отношению к моей жизни и к нему, который выглядит на страницах этой тетради просто свирепым чудовищем, ломающим и калечащим мою душу. Но я знаю, что это неправда. Иногда мне кажется, что я слишком сильно отгораживался от него, был слеп, одинок и эгоистичен, и в тех страданиях, которые я перенес, я повинен не меньше, чем он.

Когда Мел привез меня из больницы, некоторое время я вел почти растительное состояние выздоравливающего. Я ел с огромным удовольствием, как будто только сейчас стал познавать истинный вкус еды, спал по двенадцать часов, гулял в парке, окружающем поместье, читал газеты. Мел гулял со мной, рассказывал мне новости и ужасно меня смешил, в лицах представляя новых сотрудников, которых нанял за этот месяц. Он казался мне совсем иным, я совсем не узнавал в этом открытом человеке моего жестокого Мела Конрада. Мы спали в разных комнатах, он ни разу не сделал попытки прикоснуться ко мне. Через две недели это начало меня беспокоить. Я возвращался к жизни очень быстро, меня уже начинало тяготить и мое безделье, и тот невероятно щадящий режим, который Мел со всей тщательностью поддерживал, жертвуя для этой цели чем угодно. Один раз он даже сорвался с очень важной деловой встречи, решив, что мой голос по телефону звучит как-то не так.

В середине сентября я сказал ему, что хочу выйти на работу. Он ужасно обрадовался, так, что мне даже стало стыдно. Мы поехали в ресторан, выпили за мое выздоровление, и полвечера с увлечением маньяков обсуждали грядущие финансовые перспективы. Когда мы вернулись, я ужасно надеялся на то, что он пойдет ко мне в комнату, но он только пожелал мне спокойной ночи и ушел. Я не понимал, что происходит, мной овладел ужасный страх, что он просто перестал испытывать ко мне желание, что у него кто-то появился за то время, пока меня не было, что какая-то женщина завладела его сердцем, в то время как я сходил с ума от вожделения и страсти. Я пол ночи провалялся без сна, глядя на черное небо за окном, и пытался понять, что же мне все-таки делать. Как мне узнать, что происходит с ним, как мне вернуть его.

На следующий день мы поехали в офис и работы сразу навалилось столько, что в течении нескольких дней я пребывал в блаженной эйфории от того, что моя голова работает даже лучше чем прежде и я сразу стал всем совершенно необходим. Мел был в совершенно лучезарном настроении, мне казалось, что он, как ребенок, хвастается мной и моими уникальными способностями к биржевой игре, которые действительно проявлялись все ярче и ярче. Но по мере того, как я входил в привычную колею, муки мои усиливались. Я помню, как мы сидели в офисе вдвоем, и обсуждали следующий ход, который собирались предпринять, солнце падало из окна за спиной Конрада, лицо его было в тени, волосы казались почти белыми, а в глазах собралась густая синева, я смотрел на него и не мог уже думать ни о чем, ни о каких котировках и акциях, а только о том, что я сейчас подползу к нему на коленях и буду умолять хотя бы об одном коротком миге близости, хотя бы об одном прикосновении его руки. Я смотрел на его чуткие нервные пальцы, которыми он непрестанно что-нибудь теребил, листок ли, ручку, сигарету, в том как он прикасался к любому предмету было так много чувственности, что я умирал от желания прижаться губами к его рукам. И я бы это сделал, если бы не идиот Тони, ввалившийся в кабинет с какими-то бумажками.