Артем Литвинов - Пылающая комната

— Нельзя терять времени, ложись, — велел он.

Меня раздирали самые противоречивые желания, но самым сильным из них было взять его в рот, я опустился на колени, придвинувшись к нему вплотную, но он схватил меня за плечи и, подняв на ноги, с перекошенным от ярости лицом толкнул на кровать, и, навалившись, на меня сжал мое горло:

— Раздевайся, я сказал, — прохрипел он, стискивая мое горло, так что я начал задыхаться. В эту минуту я подумал, что лучше бы мне дать ему сломать мне шею, чем вытерпеть все, что он мог сделать дальше. Он не дожидаясь больше, сам раздел меня и перевернув на живот, придавил к постели, я отчаянно сопротивлялся, но вырваться не мог, мне пришло в голову, что пора звать на помощь, но ужас, того, что меня застанут в таком положении, и все это станет достоянием чьих глаз, сдерживало меня так же крепко, как и его руки. Он лег сверху, и меня захлестнуло безумное желание принять его, я хотел его, я готов был терпеть. Он просунул мне руку и произнес:

— Грызи, но чтоб ни звука.

Я оцепенел от страха, это был не обычный страх боли, который у меня был редкостью, это был страх перед неизвестностью, я не понимал, зачем он делает это, и осознавал, что это не похоже на извращенную прихоть, слишком серьезно он требовал, не считаясь ни с чем. Когда он начал вгонять мне его, я испытал такую невыносимую боль, как будто это делалось раскаленным острием штыка, я вцепился зубами в его руку, мне показалось, что хрустнули суставы его пальцев, во рту появился солоноватый вкус, но боль продолжалась, и я продолжал раздирать ее. Что-то звериное безумное проснулось во мне, я бы убил его, если бы смог освободиться. Я кончал, не разбирая от наслаждения или от боли, как это порою случалось с подвергаемыми особенно изощренным пыткам. Красная пелена заволокла глаза, это было похоже на пламя, обступавшее, меня, вливавшееся в меня, но не сжигающее. Боли я больше не чувствовал, не думаю, что я терял сознание хотя бы на минуту, но я отчетливо слышал, то, что слышал:

— Зря, конечно, он обычно слишком спешит.

— Это не опасно, у нас всегда есть запасной выход — холокост.

— На крайний случай, только на крайний случай, не надо чрезмерно усердствовать, выполняйте свои прямые обязанности.

Я открыл глаза и увидел, что Мел сидит на краю постели, а я лежу на спине, не известно как я успел перевернуться. Он погладил меня по плечу:

— Интересно было?

Я решил, что он издевается надо мной, и меня охватила досада, зло. Я готов был подчиниться любой его просьбе, выполнить все, что он захочет, но он хотел только одного — превратить меня в послушный объект для своих извращенных опытов. Он позвонил и заказал ужин в номер на двоих.

— Зачем ты это делаешь? — я не выдержал и не скрывал своего раздражения, — тебе что мало того, что я и так с тобой, живу в одном номере, сплю, ем, даю трахать себя, занимаюсь твоими делами, или ты думаешь, что я сам дерьмо, извращенец, которому это нравится. Я только для тебя на это пошел.

— Заткнись, хватит ныть, — ответил он, спокойно одеваясь и держа в зубах сигару. По его виду было заметно, что он и знать ничего не желает больше.

Доставили ужин, и он сел есть с полным равнодушием. Я тоже встал и сел напротив него, как был голый, мне было все равно. Он ел с отменным аппетитом, а мне кусок в горло не лез. Он взглянул на меня и усмехнулся. Его ничем невозможно было смутить.

— Ешь, — коротко вел он.

Я взял руками кусок мяса и налил себе вина. Видимо, я уже опустился достаточно, чтобы не соблюдать уже никаких норм. Мел не реагировал. Иногда он впадал в ярость мгновенно, но временами его невозможно было задеть ничем. Я начал разрывать мясо зубами и тут посмотрел на его левую руку, которую он держал ее под столом.

— Дай руку, — попросил я его. Он посмотрел на меня мрачно, но руку протянул. Кисть была довольно сильно изуродована. Мне сделалось чудовищно стыдно.

— Ничего, заживет, — ответил он, заметив мой взгляд.

— Надо промыть, — предложил я.

— К черту, не лезь.

Он продолжил свой ужин, пока не доел все, что было, и не допил бутылку. Затем он запер дверь на ключ и стал разбирать бумаги, выброшенные из дипломата. Я ушел в смежную комнату, мне невыносимо было смотреть, как он спокойно размышляет над проблемами, никак не связанными с нами обоими. А он отсекал в своем сознании все, когда начинал работать. Что-то надломилось во мне, не стремительно, причиняя разрушения, а медленно рассыпалось в прах, растаяло, и мне не на что было больше опереться. Я ушел в смежную комнату и лег на пол, мне хотелось рыдать, но я не знал как, не умел этого делать. Вместо этого я бессмысленно смотрел в потолок. Не знаю, сколько времени прошло, мне было все равно, я не думал ни о чем, ни о Конраде, ни о моей жизни, ни о том, что буду делать дальше. У меня не было никакого желания шевелиться. Он вошел и наклонился ко мне.