Леонид Леонов - Пирамида. Т.1

Стало неловко не присесть на подвернувшийся за спиной чурбачок — просто из признательности, что избавил от стыда за досадное и жалкое приношение. И неизвестно, как тот обернуться успел, а уже протягивал обещанную, до краев налитую кружку:

— Бери-ка, игумен, погрейся со стужи.

И опять не было повода отказываться от дарового угощенья.

— Ну, воздай тебе Господь. — Приняв в обе ладони, он схлебнул на пробу обжигающий глоток, и собеседник, словно в зеркале, сделал то же самое с тем же плебейским всхлипом. — Ничего, с ромом-то, духовито, получается по погодке напиток.

— Пускай руки сперва потешатся. Верно, от ремесла чего-то затекать, стынуть стали да и в груди, опасаюсь, не завелось ли: теснит по утрам. Чужие каблуки сказываются... — И поспешно поправился во избежание иного толкования: — нет, не в том смысле! С прижатием-то их обрезать сподручнее.

— А может, от переживания? — подсказал мнимый Афинагор. — С Россией-то что творится...

Тут и поговорить бы, не было темы чувствительней у о.Матвея, даже в горле запершило, но свежи были частые наставления Прасковьи Андреевны во имя уцелевших деток не вдаваться в доверчивость с незнаемыми людьми.

— Не, не слыхал, до нас мало чего доходит. Эва, раку из-под коряги много ли видать? Иной раз рука глазастая близ норки под пиво тебя пошарит, а то случается, мертвое тело, чужое да исклеванное мимо проплывет. Уж старый стал, потерянный: когда и ткнут, мне не больно... абы копеечку на прожитие зашибить. — Все же, как ни вилял, ни осторожничал, а потребность в новостях с воли оказалась сильней благоразумия. — А чего с ней деется-то?

В ответ Афинагор лишь подмигнул разок сквозь непотребные свои очки:

— Уж будто и не слыхал, притворщик? Великое огнище полыхает, вот что. Который годок самоистребляется помаленьку. Видать, не терпится ей обратиться в пепелок... с целью поставленного ей предназначения.

— Да что же за цель безумная, вред себе такой причинять? — все тянул о.Матвей в полном убежденье, что его ловят на шальное словцо.

— С точки зрения горящего полена костер представляется величайшим безумием, а ты выше гляди.

— Ну, и выше... кто же он, согревающийся у нашего костра?

Кажется, начинал сердиться о.Матвеев собеседник:

— Полно ломаться, поп... видать, и впрямь за сыщика меня принимаешь. А тебя и словить — велик ли с тебя навар? Ты без философии лучше оглянись: в мире-то!

— А чего, чего в мире? — искусно и вполне уместно загорячился о.Матвей. — Сладкая чума бушует в мире, вот что. Под молитву чуть не раздемшись пляшут, на алтарях норовят сблудовать да еще при детишках, чтоб погрешнее. Грязи и в доме накопилося, некуда стало людям жить. А ее, нонешнюю, никаким мылом не возьмешь: ни язвой моровой, ни увещеванием Господним, ни огненным гоморрским дождичком: токмо правдою... Вот Россия и кажет на собственном примере — как оно осуществляется.

— Это верно, правда до костей моет, и погребать не останется, — согласился Афинагор. — Вот я тебе про это дело знатную байку расскажу. Давай-ка, я тебе еще кружечку нацежу...

Матушкин запрет не трепаться с кем попало вовсе не возбранял слушание чужого трепа. Однако построенная в стиле древнего сказания с современной словесной инкрустацией Афинагорова байка сразу заставила о.Матвея насторожиться, в пору бежать — кабы не интерес, чем окончится. Повесть свою рассказчик приписывал одной прозорливой нищенке, ветхая да сохлая была, комар с налету повалит, возраст ее, возможно, исчислялся веками в обе стороны, иначе как могла она провидеть подобные вещи задолго до начатия больших казней в России.

— ... Будто бы, едва занялось над миром черное зарево, — приступил Афинагор, — поинтересовался Господь, что за шум происходит на земле. Оказалось, что люди, уповая на долготерпение его, напирают снизу, державу за глотку берут, с кистенями на него замахиваются, помышляют о вторжении в сокровенные его сущности, для которых пока не имеют даже словесного обозначения. Тут же Господь выразил пожелание повидаться с начальством, ведающим тишиной земною и благоденствием. Срочно доставили к нему на небеса, какие под руку подвернулись, мыслителей по указанной отрасли: как на подбор бритые и бравые, в габардиновых пальто до пят, в одинаковых с непромятым донцем шляпах набекрень или в нахлобучку по самые брови.

«Кто же вы такие, какое ваше занятие? — вопрошает Господь. — Что-то у вас, ребятушки, с прогрессом шибко не ладится».

«А мы те самые безумцы, которые... — хором отвечают все шестеро, хрипатые, — потому и навеваем человечеству сон золотой».