Леонид Леонов - Пирамида. Т.2

«Да, перед вами еще один яркий пример диалектического единства противоположностей, — после некоторого раздумья, важно согласился гид. — Охотно изложу вам наиболее острый момент в тогдашней битве противоречий... вкратце и не для публикации покамест!»

Утверждению проекта предшествовало трехдневное совещание в Академии Передовых наук с привлечением важнейших авторитетов самых отдаленных отраслей. При обсуждении особым комитетом долговременного инженерного прогнозирования были учтены все условия прочности буквально на тысячелетия вперед — сезонное обмерзание с ниспадающими лавинами льда, избыточные в тех краях грунтовые воды, неизбежная при таком весе усадка массы, удары молнии и сейсмические катаклизмы. Памятник предполагался на трассе внушительного двухпутного канала для пропуска морских судов, а в случае нужды и китобойных флотилий непосредственно из Баренцева моря в Средиземное, учитывая грузовые потоки будущей преображенной Европы. Дискуссия разгорелась при обсуждении двух антагонистических, одинаково передовых принципов, точнее соподчинения их в социалистической практике — является ли строительство крупнейшей водной магистрали вещью в себе или же данью благодарной памяти великому человеку, иными словами, рассматривать ли канал придатком к статуе или, наоборот, считать последнюю самоцелью с приданием ей религиозно-нравственного ореола для поддержания в потомках страха и послушания. Ибо одно дело непроизвольный писк восхищения высшим существом без надежды быть услышанным, и совсем другое — молитвенный панегирик с копеечным подношеньем воска и ладана в расчете на отдачу с процентной надбавкой соответственно рангу оплакиваемого благодетеля. Отсюда возникла задача первоочередности при распределении кредитов, а также смежная проблема — размещать ли внутри постамента персональный пантеон на одно подразумеваемое лицо или соразмерный спортивный стадион, одинаково годный и для богатых зрелищных постановок вроде восстания Спартака или содомской трагедии с намеком на близкое крушение старого мира... Тут и началось! Одни едко осмеяли канальскую практику подносить имениннику во имя его же созданные творения, сразу после пуска поступающие в пользование самих давальцев, в чем просматривается их рассудочная забота о самообеспечении за счет вождя. Меж тем, истинная признательность подданных своему кесарю, озаряющему их своими щедротами, выражается не только верой в его мессианскую непогрешимость с возведением ошибок на уровень Геракловых подвигов, но и готовностью бескорыстно раствориться в памяти своего солнышка, когда, наконец-то покинув планету, оно (как по инерции стихийного поклоненья напишет один из уцелевших) возглавит небесные созвездья, по которым мореходы уже без опаски станут направлять бег своих кораблей... Другие же, вперебой соревнуясь в оптимизме и преданности покойнику, требовали не ограничивать объем и смету строительства за счет грядущих поколений, чтобы и те испытали горечь утраты... и даже, если верить рассказчику, нашелся энтузиаст, намекнувший на целесообразность временного, в порядке траура, отлучения жителей от насущных коммунальных благ — от кино до бань включительно. Совещание незаметно принимало криминально-похоронный оттенок при благополучно здравствующем государе. Последним в списке на трибуну поднялся еще один, в кителе железного цвета, неопределенных лет и наружности анонимный товарищ, сразивший сцепившиеся стороны наповал своею аналитически настолько рискованной филиппикой, что рассказчик не решился воспроизвести ее полностью, словно опасался показать хранимую в памяти политическую взрывчатку:

«Тут даже несуеверные затихли, потому что враз опознали его: вдруг псинкой в воздухе повеяло... видно, не на шутку рассердился! — вполголоса признался гид. — Если со временем где-то в архивах и обнаружится стенограмма крамольной дискуссии, то, к великому огорчению архивариусов, палеонтологов и гробокопателей всех времен и народов, вряд ли там найдется хоть упоминание про тот досадный эпизод!»

Тезисно и без присущих тому товарищу коварных алогизмов, каверзная тирада его сводилась к тому, что:

"Исторический облик большого государя выясняется не меньше столетия, но если он при жизни успевал растратить нравственный кредит власти заодно со святостью идеи, разорившей страну вместо ожидаемого обогащенья, то заслуживает чего-то покрупнее, чем одно забвенье. Не оттого ли так быстро по уходе обожествленных монархов на покой улетучивается хмель принудительного поклонения, зато целый век длится тяжкое протрезвление потомков. С горькой усмешкой спросят они однажды уцелевших от братской могилы ветеранов, в знак сиротского отчаянья посыпавших себе тогда главу пеплом ритуальной скорби: «Чего было больше в пролитых ему вослед слезах — трусливой радости освобожденья, ожиданья худших перемен или рабской надежды, что покамест удачно спровадили обожаемого?» Но вы-то, скорее из лести, нежели ради инженерной прочности, проектируя очередное чудо света на фундаменте девонских базальтов с показным расчетом, что разрушенье его, когда потребуется, обойдется внучатам во столько же жизней и средств, как и созиданье, ужели не вспомнилась вам печальная участь подобных монархов — от старого Хеопса до юного Гелиогабала; ut sciant regnare! [2] Ибо за рубежом пресыщенья насильственный восторг перед извергом неизменно вырождался в свою стихийную противоположность, что еще нагляднее проявится в эпоху нынешних, абсолютных диктатур, когда прозревшие внучата, усвоившие от дедов сладостный экстаз низверженья стеснительных святынь, с еще большим азартом обрушатся на опостылевших истуканов с их кумирнями — подобно легендарным муравьям, по песчинке растащившим Вавилонскую башню Немврода".