Леонид Леонов - Пирамида. Т.2

Замечено было, что вторичная глубинная пропашка мозговых извилин положительно сказывается на домашних животных, которые после десятиминутной волновой обработки гораздо экономнее расходовали пищевой рацион, правда, с утратой в товарном весе. В отличие от своих хозяев они начинали как бы задумываться, возможно, о перспективах дальнейшего прогресса. Но именно феноменальная, благодаря длительному воспитанию, кротость аплодирующего населения, так до конца и не разгадавшего причину своих участившихся психофизических недомоганий, облегчила задачу глубинного оздоровления масс сперва по чисто административной линии — вроде правил коммунального общежития или уличного хождения, а там, глядишь, и привития обязательных добродетелей по списку, лично утвержденному тогдашним правителем Волосюком.

Невзирая на осложнившуюся умственную хворь, он продолжал неуклонно продвигать подданных все вперед и вперед, не допуская в жизни никакого застоя, чтобы все хорошее крепло и возрастало, тогда как худшее, напротив, перманентно убавлялось бы. Своевременно подмеченное сходство людей по одинаковой для всех подверженности боли, голоду и смерти, не говоря уж о еще более ярко выраженном анатомическом подобии, внушило цезарю, хоть и не без подсказки изобретенной тем временем магической головы, благую мысль не останавливаться на полпути, а на основе достигнутого единомыслия добиваться и умственного единообразия — наиболее реальной базы для абсолютного социального равенства. Осуществление такого, лишь в силу деликатности своей не решенного пока, задания по окончательной и, в идеале, универсальной стандартизации человеческой породы, значительно упростило бы наравне со швейно-обувной промышленностью изготовление и пищи духовной. А там уж совсем легко становилось клавишно регламентировать и весь спектр психических состояний населения от школьного послушания до блаженства, чем достигалась экономия государственных средств. Одновременно в практику машинного внушения введено было, на основе обратной связи, хитроумное поощрение послушных посредством незамедлительного, тем же кодом передаваемого эйфорического порциона, равного по действию чарке водки. Тогда как нерадивые тем же телеспособом получали соразмерно подзатылочный шлепок типа раз по шее. Однако постепенная стрижка умов, наконец-то там и здесь превращавшая буйные, каким только темным зверем не населенные, интеллектуальные джунгли прошлого в безопасный для прогулок газон, была ускорена рядом непредвиденных обстоятельств.

В своих регулярных вещаниях порубежные радиостанции противников уже не передавали ничего лишнего, кроме мобилизационных призывов к бдительности, мужеству и готовности. Притом даже запоздалые и чисто маскировочные отныне передачи, вроде сумасбродных некогда грез о межгалактических вояжах человечества или обычные некогда на досуге и шибко поредевшие теперь, ибо кощунственно отвлекающие от единой грозной темы, сеансы музыкального, театрального и стихотворного баловства, даже сезонно-суточные прогнозы погоды были настолько заражены и заряжены обоюдной ненавистью, что, по низовым слухам, хотя и противоречащим передовой науке, сорвавшиеся с заоблачных антенн враждующих материков, огромные шаровые молнии синего колера и немыслимого ампеража, предвестницы уже близкого короткого замыканья, неоднократно и зримо встречаясь в ничейном пространстве над ночным океаном, оставляли по себе полыхание гадко смердящих зарниц. События происходили там и тут в зеркальной симметрии, в предвиденье неминуемых козней противной стороны потребовалось срочно укрепить политическую обстановку вкруг себя. К тому вернейшим средством, как во все времена, представлялось удержание масс в ортодоксальном подчинении, что осуществлялось с помощью обычно укрупняемой операторами дозировки ради поощрительных премий за превышение плана. В обоих лагерях одновременно и вполсилы пока работали гигантские, из мобилизованного резерва, генераторы озлобления, рассчитанные в случае надобности на абсолютное, в кратчайший срок, преобразование хрупкой человеческой природы в грозное, металлического подобия, на основе каталептической и при нужде уже необратимой бесчувственности существо. Никаких наружных сооружений нигде на поверхности не виднелось, а помещавшиеся в подземных шахтах бесшумные машины тайно посылали свой уже незримый теперь энергетический пучок ненависти на еле приметную в вечерних небесах подвешенную звездочку, откуда адская благодать под видом неизученного космического излучения сеялась на гуляющую публику враждебного лагеря. Кстати, и в лабораторной стадии мозговое вещество при своей относительной уязвимости показало способность безграничного набуханья гневом до прямого сходства со взрывчаткой. Еще задолго до того, как панический ужас перед вражеским коварством вынудил обе стороны произвольно удлинять прежние получасовые сеансы на более долгие и частые сроки, во избежание ропота — главным образом в ночное время, и в сочетании с приятно анестезирующими сновиденьями, пробудившись по команде, и ужасным возбужденьем охваченные люди муравейно кишели в улицах. Причем одни проклятьями и угрозами кому-то оглашали настороженную, готовую обрушиться тишину; другие же, склеившись по бивалентным признакам и в очевидном помрачении ума, вперекрест бормотали друг дружке высокоубедительные речи, зачастую все вместе невпопад. И так остро фокусировалась в них объединительная догма, что немедленно был бы подвергнут растерзанию всякий даже за невысказанную мысль о перемирии или передышке. Как и в наше время, вовсе не принимались меры к пресечению стихийно возникавшего порой энтузиазма с перегибом в анархическое буйство — вплоть до призыва к свержению правительств за чрезмерную терпимость к врагу, что, хотя и караемое как левый уклон, считалось, однако, диалектической приметой героической преданности идее. Когда же в целях мобилизационной профилактики машины внушения стали включаться на всю ночь, человечество окончательно вошло в полосу еще неизвестного физиологам массового псевдонаркотического опьяненья, чем доказывалась вполне достижимая магнитная полярность живого вещества. По всем признакам наступала критическая фаза схватки, когда никого не жалко для одоления противника вплоть до собственной башки в качестве булыжника. Взрывался теперь самый мозг человеческий, тем самым знаменуя под занавес примат чистого воздуха над косной материей.