Дарьяна Антипова - Козулька

Примерно через двадцать минут в автобус зашла красивая девушка с черными волосами, с пирсингом в брови и гитарой за плечом. Она, увидев Руслана, радостно засмеялась и подсела к ним, спихнув Янку к холодному окну со слоем пушистого, как сикоз, снега.

— Руслан, привет, как дела? — спросила она, не замечая Янку.

— Прекрасно. Вчера купил диски, у тебя их точно нет.

Они разболтались о рок-поэзии, о каких-то репетиционных и музыкальных делах, а Янку начало вдруг бить как в лихорадке. Она терла ногтем с черным лаком лед на автобусном окне и делала вид, что ей интересно разглядывать обгоняющие автобус машины и заиндевелые фонари. Улицы были белыми от снега и огромной слепой луны. Луна мутным и туманным пятном застыла над темным девятиэтажным домом. Яна чувствовала, что она, еще недавно лежащая под кроватью и мечтающая только о туалете, теперь потеряла любую таинственность в глазах Руслана. Никакой пирсинг не поможет. И рыжая шапочка стала казаться старой, и всклоченные волосы, свисающие на глаза, — отвратительного цвета. «Да как он может? — думала она в полубредовой панике. — Он даже их не представил. В такой вечер!» Янка поморщилась, положила руку на низ живота, который иногда пульсировал, когда автобус колесом попадал в ямы на асфальте. От девчонки на пол автобуса легла противная серая тень. Янка отвернулась и прижалась лбом к стеклу, чувствуя, как лед колет ее кожу и проникает далеко вовнутрь головы. Вот замерзнуть бы так и перестать думать о Руслане, о Диме и о боли внизу живота. Апрельский ветер припадал к земле и потом бешено бросался на автобус, раскачивая его. Еще было холодно, но через неделю обещали уже плюсовую температуру и первые цветы. Сегодня снег — завтра цветы.

Девушка вышла только через десять минут. Янка смотрела на кондукторшу. Руслан тоже. Автобус медленно тащился, пробиваясь сквозь ветер и гололед, по пустынной улице. «Наверное, опять до минус десяти температура опустилась», — подумала Яна. Руслан, переведя взгляд на заплеванный пол, сказал:

— Это Лена. Я тебе рассказывал.

— Да, вы с ней возвращались домой. Несколько раз… Я помню.

— Да.

— Ты сказал, что она маленькая девочка из 7-го класса… А ей как нам… Зачем ты мне врал?!.

— Чтоб ты не ревновала. Ты же у меня ревнивая.

Приговор.

Они вышли из автобуса на конечной остановке. Справа — лес, слева — несколько бетонных домов на окраине города. Они уныло гудели на ветру, сливаясь с невидимым небом. Янка пошла вперед, против ветра, к своему дому. Ветер преследовал ее. Он огибал бесконечные ряды гаражей, выл тоскливо и, запутавшись, бился в проводах и качал столбы. Руслан держал Янку за талию, иногда прикрывая глаза от острых льдинок, поднимаемых бураном с земли. Но она не замечала этого. Она смотрела на одинокий замерзший фонарный столб, от которого ползало по земле туда и сюда пятно света. И ей казалось, что она во всем мире одна с этим скрипящим на ветру фонарем и деревьями, политыми густым серебром. Янка хотела развернуться и попросить Руслана больше не идти за ней, но потом вспомнила о том, что им сидеть за одной партой в школе еще целый год, ездить на одном автобусе домой, и ничего не сказала.

Они шли молча вдоль гаражей, а Янка пыталась избавиться от детской привычки высчитывать четное количество проходящих гаражей и столбов. Нужно было идти так, чтобы, вступая напротив фонарного столба левой ногой, оказаться этой же ногой напротив следующего. Или чтобы опор в витиеватой изгороди было десять, двадцать, тридцать. Но ни в коем случае не пятнадцать или двадцать три. Тогда забор браковался и вызывал внутреннюю досаду. Янка знала, что это бред или психическое нарушение, как и желание некоторых людей обходить трещинки в асфальте или пересчитывать ступеньки в родном доме, но ничего поделать с этим не могла. От остановки до поворота на улицу — семьдесят шесть гаражей, сорок фонарей и сто тридцать тополей.

Она поцеловала Руслана на прощание в щеку и без слов вошла к себе в квартиру.

Яна стояла у рояля в холле издательства и водила мизинцем по черной изогнутой крышке. Она несколько раз хотела бросить музыкальную школу, и каждый раз у нее не хватало на это мужества. Яна вспомнила, что уже две недели не садилась за фортепиано.

Когда Янка открывала крышку и произносила вслух первые ноты, у нее оживало сердце.

Оно размокало, стенки его становились мягче. И оно снова начинало пульсировать так, как осенью. Нервно, болезненно и в ожидании чудес.