Лаура Рестрепо - Ангел из Галилеи

— Я здесь человек новый, а кроме того, уже подал просьбу о переводе. Это место не для людей. Здесь даже пропитываешься вонью, и бессмысленно стирать одежду или мыться, потому что жуткий запах ничем не уберешь. Это не жизнь, работать здесь — это не жизнь, нет.

— Возможно, есть какие-то архивы, где я могла бы отыскать нужные сведения. Разве здесь не хранят списки бывших заключенных?

— Спросите в администрации, может быть, там и имеется какой-нибудь архив.

— А вы не знаете имен людей, которые здесь находятся?

— Они сами не знают своих имен, вы должны понимать, что они не просто преступники, они еще и сумасшедшие. Так как к ним никто никогда не обращается, они даже имя свое забывают.

Я старалась ничего не видеть, не слышать, не говорить — словно меня здесь нет, старалась не коснуться ни грязной стены, ни засаленной решетки и хотела бы никогда не ступать на этот пол, не дышать этим воздухом, наполненным горем. По другую сторону решетки виднелась лишь сырость и темнота, я не могла различить голосов, лишь покашливания и приглушенные шумы, словно какие-то животные бились в агонии в своих логовах. Из глубины пещеры до меня долетали липкие испарения, полные тлена и безнадежности, — еще немного, и меня вывернет наизнанку. Я стояла на пороге последнего рубежа существования, где человек превращается в грязь, и силы покидали меня.

С этой стороны решетки показался косоглазый человечек, он мыл пол и стены, поливая их из шланга.

— Пожалуйста, отойдите. Я ненароком могу забрызгать вас, — предупредил он и, хотя я отошла, залил мои туфли водой.

— У вас родственник внутри? — спросил он.

— К счастью, нет. Вы давно здесь работаете?

— Да, всю жизнь.

— Тогда вы мне поможете. Помните необычайно высокого юношу, который содержался здесь некоторое время назад?

— Очень высоких, насколько помню, через это место прошло двое или трое…

— Этот был смуглый брюнет…

— Они все тут смуглые брюнеты.

— Этого трудно забыть, потому что он был очень красив, постарайтесь вспомнить…

— Там внутри красавцев не бывает. Не те, понимаете, условия.

— Он был настоящим гигантом. Кажется, его называли Немой.

— Большая часть тут немые. Немые, и глухие, и тупые. Они воют и хрюкают, но не разговаривают. Тут они становятся такими.

— Фабрика ангелов… — сказала я себе под нос, но человечек услышал.

— Фабрика ангелов, говорите? Ха! Вот это здорово. Фабрика ангелов! Слушай, Гонсалес! — закричал он охраннику. — Она говорит, что это фабрика ангелов!

— Поглядим, что она скажет, после того как побывает там, — ответил Гонсалес.

— Юноша, о котором я говорю, пробыл в заключении несколько лет и после смог выйти, — настаивала я.

— Отсюда никто не выходит.

— А этот вышел…

— Должно быть, произошло чудо. Конечно, иногда, когда их становится слишком много, приказывают устроить чистку и вышвыривают наружу самых никчемных.

Я увидела, что приближается охранник, который будет сопровождать меня, и почувствовала ужас. Я не могу, не могу, не могу, кричало сердце, готовое разорваться.

— Это она, — указал на меня Гонсалес вновь прибывшему.

— Пройдемте, — сказал мне тот, достал связку ключей и начал открывать решетку.

— Нет! Простите, я не могу, мне нужно уйти. Где здесь выход? Спасибо, но нет. Я не могу войти туда.

Когда я пришла в себя, то обнаружила, что уже бегу. Не знаю, как я забрала свои документы, нашла джип Гарри и закрылась в нем, чтобы защититься от страха. Я поехала, не зная куда, не зная как. Истощенная физически и морально, я ругала себя последними словами, без конца, как безумная, повторяла одно и то же: «Так это ты говорила, что реальности надо взглянуть в лицо? А сама не можешь, струсила, струсила, струсила, хочешь заставить больного юношу вспомнить все те годы, которые он провел в аду, а сама не в состоянии пробыть там ни минуты. Так ты говоришь, правде надо взглянуть в лицо? Так давай, что же ты, только болтать умеешь? Давай, покажи, на что ты способна…»

Не знаю, во сколько я приехала в приют. Мне нужно было его увидеть, или я умру. Я соврала медсестрам, сказала им, что мне позволила доктор Мондрагон. И вот он передо мной, лежит, вытянувшись на кровати, на которой он не помещается, вид у него еще более отсутствующий, чем всегда, он словно укрыт облаком в своем далеке. На него надели белую ночную сорочку с номером, написанным маркером на спине, и казалось, что теперь-то душа его окончательно покинула тело.

— Почему он такой изнуренный? — спросила я у медсестры.