Ганс Носсак - Избранное

Насчет ходатайства будет решено в свое время, сказал председатель суда. Намерены ли прокурор или защитник взять слово? Если нет, он хочет продолжить судебное следствие.

Но тут заговорил прокурор. Он сказал, что было бы интересно узнать у подсудимого, делился ли он своими взглядами о другими людьми. Нет? Не делился? Очень жаль. Ибо он, прокурор, хотел бы еще раз напомнить адвокату, что люди, с которыми подсудимый разговаривал на эту тему до разбираемого события, могли бы стать свидетелями защиты.

В ответ адвокат заявил, что его клиент не нуждается в свидетелях защиты.

Но это упростило бы судопроизводство, заметил прокурор. Все-таки он хочет задать подсудимому еще один вопрос на ту же тему: существуют ли, по его мнению, другие люди, которые также погружены в «то, от чего никто не застрахован»?

Людей, которые об этом помнят, незначительное меньшинство.

Ну и как обстоит дело с этим незначительным меньшинством? Подсудимый с ним мог бы договориться?

Нет, это меньшинство не годится для создания коллектива.

Вот уж действительно интересное заявление. Однако люди меньшинства разительно похожи друг на друга?

Они сильно отличаются от всех остальных.

Ах вот оно что. Таким образом их, значит, можно узнать. Не правда ли?

Их узнаешь по тому, что в их присутствии чувствуешь себя одиноким.

Ага. Но это прямо-таки фатально.

Да, найдено правильное словцо.

А почему эти люди, которые, так сказать, ни от чего «не застрахованы», не общаются друг о другом? Ведь это было бы самым простым средством от одиночества?

О чем же им беседовать друг с другом?

Ну, например, об опыте, который они приобрели на ниве «нестрахуемого», ведь для простых смертных эта нива являет собой своего рода книгу за семью печатями.

Нет, это немыслимо.

Почему, собственно? Немыслимо даже у столь похожих людей?

Опыт надо выстрадать. А язык этих людей — молчание.

Ах так? Эти люди, стало быть, изъясняются языком молчания?

— Но как же это возможно! — воскликнул в заключение прокурор. — Тайное общество дало обет молчания, а вы здесь болтаете об этом.

— Ошибаетесь, господин прокурор, я болтаю не «об этом». Я отвечаю на вопросы суда, которому по мере сил хочу помочь. И если в те паузы, которые наступают между моими ответами, просачивается немного молчания, я не виноват. Этой опасности трудно избежать.

— Какой опасности?

— Опасности обесценивания и отмирания слов.

— Ее не могут избежать даже слова о бесследном исчезновении?

— Да, даже они, господин прокурор. Всегда надо соблюдать сугубую осторожность.

— Если я вас правильно понял и если все это попытаться перевести на обычный человеческий язык, вы тем самым признаете, что из-за вашего молчания жена находилась в опасности.

— Да, признаю.

— В большой опасности?

— Да, так ее надо расценивать.

— Быть может, это представляло смертельную опасность?

— Да, так оно и есть.

— Спасибо. Довольно, — сказал прокурор.

Адвокат вскочил и заявил протест против метода допроса прокурора, дескать, этот метод заставляет его подзащитного давать ответы, которые толкуются судом иначе, нежели их понимает сам подсудимый. За время процесса всем присутствующим стало ясно, что, когда его подзащитный говорит об опасности или даже о смертельной опасности, он подразумевает нечто совсем иное, что вовсе не соответствует параграфам кодекса законов. Посему он, адвокат, просит суд воздействовать на обвинителя, пусть перестанет жонглировать понятиями, которые служат только для очернения подсудимого в глазах присутствующих.

Председатель суда возразил, что ежели речь зашла о жонглировании словами, то в этом скорее можно обвинить подсудимого. Кроме того, он предоставляет подсудимому право уточнить термин «смертельная опасность», как он сам его понимает.

Подсудимый оглядел зал, словно в поисках поддержки; несколько раз он уже это делал. И каждый раз публика испытывала нечто вроде смятения. Некоторые зрители поспешно поворачивались к своим соседям, явно не желая встречаться взглядом с подсудимым. Другие смущенно ерзали на стульях или одергивали на себе одежду.

Не он начал этот процесс, ответил подсудимый после долгой паузы.

Председатель суда сказал, что эти слова нельзя считать ответом на его вопрос.

На какой вопрос?

На вопрос о смертельной опасности, в которой находилась супруга подсудимого.

Ему нечего добавить, сказал подсудимый. Все уже сказано раньше.