Ирен Роздобудько - Амулет Паскаля

— Когда ты очень счастлив… Нет, не о том счастье идет речь! Когда ты ОЧЕНЬ счастлив — запомни! — все в твоей жизни происходит В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ. А все, что будет потом, — лишь хождение по кругу…

— Я знаю… А ты откуда знаешь об этом?

Я вздрагиваю, и он набрасывает на мои плечи свою куртку. Он думает, что мне холодно. Возможно, мне и вправду холодно, поскольку мы уже забрались довольно высоко и скоро дойдем до тех снегов. Честно говоря, я больше не хочу видеть снег. Но мне интересно, что там, на вершине этой горы.

— На самом деле, — говорю я, — Я НИЧЕГО теперь не знаю. Это так интересно. Это — как второе рождение, когда ты совсем новый и совсем ничего не знаешь о мире. Это такое кайфовое чувство. Все приходит в голову — само по себе. Она у меня совсем пустая. И мне порой кажется, что это НИЧЕГО гораздо важнее всей той информации, которая была в ней раньше.

— За этим я и приехал сюда — освободиться… — говорит он. — Тут удивительный воздух!

Он повторил фразу, которую я уже слышала от мсье Паскаля. Я засмеялась. Он меня понял, потому что и сам слышал это от него.

— Давай отдохнем.

Он садится на старую сосновую хвою, включает маленький транзистор, зажигает две сигареты (я смеюсь, смеюсь!) и одну осторожно вставляет в мои губы. Струйки одновременно выпущенного дыма переплетаются, как мы — час назад…

— Местная радиостанция, — объясняет он. — Это наши ребята. Те, что играют в бистро…

— Мсье Паскаль напророчил им большую славу…

— Он просто чудак. Без него этот город давно бы стал захолустным…

Я посмотрела на часы. Все же я не должна надолго покидать своего хозяина. Вдруг ему что-то понадобится…

Иван-Джон помог мне подняться. До снегов оставалось несколько крутых тропинок. Мы молча пошли дальше. Приближение к снегам предполагает молчание — есть что-то в этой нетронутой белизне. Безмолвие и одиночество. Поэтому я отпустила его руку и пошла впереди.

…Я стояла на плоском узком гребне безымянной горы. Снег был удивительно сухой и приятно скрипел под ногами. Ели и сосны наверху отличались от нижнего леса ярко-зеленой хвоей, не такой тусклой, как внизу.

Тишина. Я закрыла глаза. «Господи, если Ты есть…» — мысленно сказала я и не знала, как продолжить. Я не набожный человек, я не знаю, как с Ним разговаривать! Меня этому не учили. Я циник.

Но когда ты вот так стоишь на вершине горы, покрытой снегом, в полной тишине (которая совсем не похожа на тишину, ведь даже тишину можно услышать!), среди недвижимых деревьев, под белым небом, на котором нет ни облачка, — эта фраза возникает в тебе сама по себе: «Господи, если Ты есть…». А что дальше?

Я кивнула головой. Я придумала другую: мысленно убрала слово «если». Получилось значительно лучше. Безымянная гора, небо и деревья вокруг обрели смысл. И больше ничего не нужно говорить. Как просто!

У меня личный медный ключ, которым я открываю дверь дома мсье Паскаля. Поначалу я чувствовала себя воришкой, открывая замок. Теперь это для меня — приятный ритуал. Ключ большой и тяжелый. Холл в прихожей — темный, просторный, с картинами, резными креслами и большим зеркалом в дубовой раме. Я поднимаюсь по лестнице. Иногда из кухни выглядывает матушка Же-Же.

«Спит…» — шепотом докладывает она. Или говорит: «Он тебя ждал, спрашивал, скоро ли вернешься…». Или: «Ну как твой? У вас, наверное, любовь? Может, выйдешь замуж и останешься здесь навсегда…». Это последнее меня слегка раздражает. Матушка Же-Же считает, что женщина не должна быть одинокой, что после двадцати она должна спрятать волосы под платок и ходить в фартуке.