Ирен Роздобудько - Пуговица

Начиналась веселая южная ночь, движение на набережной становилось все более оживленным. Все громче гремела музыка в ресторанах, толпы отдыхающих сновали у меня перед глазами сплошной разноцветной массой. Пора было уходить. Я заметила, что некоторые художники, закончив работу, собираются на пляже под скалой. Жарят на костре мидий, откупоривают бутылки с вином и пивом и, кажется, собираются здесь ночевать…

Свое новое жилище я нашла с трудом, а когда наконец открыла знакомую калитку, то увидела, что жизнь во дворе бьет ключом. Семейство из четырех человек оккупировало стол и за обе щеки уплетало жирных вяленых бычков, парочка молодоженов устроилась в гамаке под развесистой акацией, мужчины во главе с хозяином устроились на табуретах под фонарем и азартно играли в карты. Мария Григорьевна, как царица, восседала у порога в большом плетеном кресле. И двор, и дом, и сад, и сама дородная хозяйка — все было так не похоже на другой двор и другую хозяйку, там, в горах…

Я поздоровалась, но мне никто не ответил. Я быстро юркнула в свой сарайчик и растянулась на кровати, машинально пошарила под покрывалом, нащупывая деньги. Их не было. Я перетрусила все белье. Тщетно.

То, что денег не было, не очень меня огорчило. Это означало лишь то, что завтра наступит новый день, который принесет новые заботы. Но я к этому привыкла.

…Я совершенно не помню своих эмоций в те дни. Может быть, их и не было вовсе? Я уже говорила, что могла спокойно взять в руки мышь и не вскрикнула бы от прикосновения гадюки……………………

Глубокоуважаемый мистер Северин!

Полагаю, что в ближайшее время Энжи не будет иметь возможности дописать это письмо. Поэтому я решил сделать это сам. Как это говорят у вас, расставить точки над «i». Откровенно говоря, я принуждаю себя писать это. Проще всего было бы «убить» текст. Но тогда бы я испытывал чувство вины перед Энжи. Да и прочтя все, что она написала (прочтя не намеренно, а по стечению обстоятельств), я не смог уничтожить ее слова. Ведь она полагала, что вы их прочтете… Кроме того, считаю необходимым кое-что прояснить. И надеюсь, что впредь вы не потревожите нас.

Мне хотелось бы сразу перейти к главному. Но я не знаю, с чего начать. Я хорошо понимаю те чувства, которые вы должны испытывать, читая то, что написала моя жена. Но поспешу пояснить: это лишь то, что сохранилось в ее воображении. На самом деле, как мне кажется, все было намного хуже.

Должен признаться, что, перечитывая все, что ей удалось написать вам, я с трудом сдерживал эмоции. Поэтому прошу простить меня за несколько неровный стиль.

Что же было на самом деле? Начну с конца. Я нашел Энжи на коктебельской набережной. Говорю «нашел» — хотя я не искал ее. Эта встреча была случайной, как и первая — в горах. Могу себе представить, о чем вы сейчас подумали…

Узнать ее было практически невозможно. Все, о чем она писала выше, лишь малая толика того, что было в действительности. Ее лицо и тело были покрыты синяками и шрамами. Вы должны об этом знать. Ведь, повторяю, она писала все это, когда уже родилась заново. Я и сам теперь с новой силой понимаю сущность этой девочки — не замечать зла, которым наполнен мир, и в который раз удивляюсь вашей черствости и благодарю Бога за то, что он свел Энжи со мной.

Первая наша встреча выглядела так: передо мной почти на самом краю скалы, с которой открывалось живописное море осеннего леса, стояло странноватое существо, испачканное красками, с копной длинных, скрученных трубочками волос. Я видел его со спины и не сразу понял, парень это или девушка. Мое внимание привлек рисунок. А когда она повернулась, я обжегся о глаза. Такие глаза обычно рисуют на иконах — большие, грустные и… пустые. Именно такими глазами смотрят на толпу — на каждого и в то же время ни на кого. Я не знаю, как это лучше объяснить. Если художник, скажем Рафаэль или Врубель, выбирал в качестве модели земную женщину, на их полотнах было живое выражение лица. А на канонических полотнах — образ обобщенный. Лица святых — неэмоциональные. И поэтому они менее понятны простым смертным. Вот такое лицо было тогда у девушки-художницы. Мне стало страшно. Потом я часто вспоминал это лицо, жалел, что не посмел познакомиться с ней…

А два года спустя, у моря, снова увидел ее. Хотя узнать ее было довольно трудно. Как я уже сказал, лицо, руки, ноги были покрыты синяками и царапинами. Некоторые были совсем свежими, другие уже заживали. Лицо, если смотреть на него в профиль, почти плоское, будто нарисованное на бумаге, запястья — тоненькие, как у ребенка. Взгляд, конечно же, изменился. В нем больше не было пустоты — только удивление. Видеть его было просто невыносимо.