Андрей Кивинов - Петербург - нуар. Рассказы

Войдя, шофер неуловимо преобразился, стал расслабленным и грубым. Коротко упрекнул «Иисуса» в том, что тот опять удолбан, а на девушку посмотрел с откровенной ненавистью, — писатель сразу уловил это и напрягся. Сам он уже много лет не испытывал ненависти и надеялся никогда больше не испытать.

— К тебе, — сказал Петр «Иисусу» и кивнул на писателя; тот поправил ремень рюкзака, давая понять, что он — гость, чужой, пришел по делу и уйдет сразу, как только получит необходимое.

— Follow me, — кротко произнес «Иисус», улыбнулся писателю и зашагал в полумрак коридора. Двигался он хорошо, медленно и плавно. Откинул одеяло в крупных малиновых цветах, заменяющее дверь, и провел писателя в комнату, сплошь завешанную акварелями, изображающими цветы, глаза и облака в различных комбинациях и даже симбиозах: некоторые цветы имели зрачки и ресницы, а облака выглядели как бутоны с полураскрытыми лепестками. Автор картин был малоталантливым, но явно очень страстным существом, и писатель ухмыльнулся про себя; сам он тоже считал, что делает малоталантливые, но страстные книги, и вообще симпатизировал именно малоталантливому, но страстному искусству, как наиболее настоящему.

— Я не банкую, — повторил Петр, блеснув зубом. — Говори с ним. — И показал на «Иисуса».

Тот улыбнулся еще раз, мирно и стеснительно.

Писатель не любил барыг; молча извлек крупную купюру, положил на край стола, заставленного нечистыми стаканами и чашками. «Иисус» кивнул и вышел из комнаты.

— Это моя хата, — небрежно объявил Петр, сдвигая с дивана тряпки и усаживаясь. — Ну почти моя. Две комнаты из пяти. Бабка помрет — у меня будет три комнаты. Две другие уже купил один коммерсант. Бабка помрет — он и третью купит. У нас с сестрой останется по комнате. Деньги поделим, — (тут он звонко щелкнул пальцами), — и я катер куплю. Летом буду туристов возить, а на зиму — уезжать, где тепло. В Ростов, в Сочи…

Он помолчал и добавил:

— А бабка не умирает.

— Ничего, — сказал писатель. — Умрет.

Вернувшийся «Иисус» деликатным движением положил на стол пластиковый пакетик.

— Гидропоника, — негромко объявил он. — Чистый продукт, сделано в Евросоюзе.

Писатель открыл, понюхал, вернул «Иисусу».

— Забей. Посмотрим, что за Евросоюз.

«Иисус» пожал плечами — движение вышло коротким, беззащитно-богемным; тоже мне дилер, презрительно подумал писатель, но потом взглянул на психоделические акварели и решил не судить незнакомого человека. Есть сотня причин, по которым одаренный юноша вдруг опускается с уровня художника до уровня продавца наркотиков. «Не суди, — повторил себе писатель, принимая самокрутку из грязных пальцев «Иисуса». — Даже не пытайся».

Он втянул в легкие дым, проследив за тем, чтобы не закашляться. Отдал Петру — тот принял с готовностью.

Внезапно из-за стены раздался звон разбиваемой посуды, чего-то небольшого и крепкого, вроде сахарницы либо граненого стакана; Петр шепотом выругался, вручил наполовину выкуренную папироску «Иисусу» и вышел.

— Твои? — спросил писатель, кивая на акварели.

— Ее, — ответил «Иисус». — Я маслом работаю.

Послышались сдавленные крики. «Иисус» аккуратно положил остаток самокрутки на край стола и тоже ушел на шум потасовки. Писатель стал думать, уместно ли ему будет остаться одному в комнате или следует положить купленную дозу в карман и ретироваться, не прощаясь; либо, наоборот, правильнее дождаться возвращения «Иисуса» и скрепить сделку формальной фразой и только потом очистить помещение? Тут же ему стало понятно, что сомнения — излишне глубокомысленные — есть результат действия марихуаны и что саму марихуану, разумеется, следует оставить здесь же. А исчезнуть — немедленно.

Он в две затяжки добил джойнт, на всякий случай устроил рюкзак на спине по всем правилам, чтобы обе лямки обнимали плечи, — и направился прочь.

В дверях кухни увидел сидящего на полу Петра; одной рукой он держался за бок, другую — окровавленную — рассматривал. «Иисус» стоял над ним и чесал сальную голову. Девушка, забравшись с ногами на табурет и закрыв пятерней лицо, тихо выла и смотрела из-под пальцев диким глазом. Тут же на полу в куче белых осколков лежал кухонный нож.

Писатель подошел, наклонился:

— Куда тебя?

Петр стремительно бледнел. «Сейчас в обморок упадет, — подумал писатель. — Нашатыря, разумеется, у них нет. Дать пощечину — не поймут. Особенно девка не поймет; сразу решит, что я затеваю драку…»