Федор Московцев - Карибский кризис

— Но позвольте! — запротестовал я, — какая мне печаль до того, что будет после того, как со мной что-то произойдёт?!

В ответ святой Иосиф энергично возразил:

— Позволь тебе не позволить. В твоих делах завязаны серьёзные люди, от твоего настроения, от твоего гормонального статуса зависит целое предприятие. Когда ты отправлялся на свои курорты, когда ездил по командировкам по всей России, у меня давление поднималось! В командировках ты ни в чём себе не отказывал… слухами земля полнится. Как представлю, что какая-нибудь клофелинщица подсыпет тебе в чай чего-нибудь несъедобное… А я тут цепочки выстраиваю, с людьми договариваюсь! У тебя должен быть преемник — брат, сват, или кто-нибудь еще — живой человек, который сидит на месте, чтобы к его руке был привязан тревожный чемоданчик с красной кнопкой.

— Ну-у, Иосиф Григорьевич… что касается командировок — да, было весело, всё девочки да рестораны, но это не значит, что я никогда и ни над чем не задумывался. Наоборот, после девочек и ресторанов, в тишине и одиночестве, вот тогда вспомнишь всё, и на душе особенно печально. Что касается преемников, то у меня есть брат — Максим, есть Ирина, есть Ренат из Петербурга, есть Марина! Полномочия равномерно распределены между несколькими людьми.

— Так, так… — проговорил святой Иосиф, явно заинтересованный, и принялся расспрашивать про Марину и Рената. Получив от меня самые общие сведения, он выразил желание встретиться с петербургскими сотрудниками в ближайший их приезд в Волгоград.

Я, в свою очередь, назвал ориентировочные сроки, когда эти встречи могут произойти (уже не стал напоминать, что Ренат приезжал сюда в декабре, звонил святому Иосифу, договаривался о встрече, но тот на встречу не явился, а вместо себя прислал омоновцев), и повторил дату, когда смогу предоставить график платежей. В ответ святой Иосиф удовлетворённо кивнул и выставил свои условия:

— Встреться с Расторгуевым и Паперно. Просто поговори — может, найдёте точки соприкосновения. Нет у них идеи фикс создать свою контору — люди просто хотят спокойно работать. И еще…

Подняв на меня дружелюбно-насмешливый взгляд, он сказал:

— …Перепиши ты на них это несчастное помещение, 19-ю аптеку. Ты же не заплатил району 100 тысяч благотворительной помощи, без которых твой договор будет расторгнут в самое ближайшее время. У тебя долги по аренде. Рано или поздно ты будешь вынужден оставить это дело, да еще с крупными штрафами.

— Нет проблем, Иосиф Григорьевич — пусть заплатят, и я им сделаю хорошо.

Мы заспорили. Святой Иосиф в который раз выставил своих шестёрок людьми с мозгами, думающих и самостоятельных, которые могут по своей инициативе пожаловаться на меня в прокуратуру; я отвечал, что мне их жалобы до фонаря, так как у меня есть такой надежный защитник, как он. Разговор зашёл в тупик. Старый седой полковник продолжал настаивать, чтобы я переписал 19-ю аптеку на ЮМС и выплатил бунтовщикам долги по зарплате, я же твердил, что, мол, пускай они возместят мне экономический ущерб, и долги по зарплате будут выплачены из этих денег; что же касается помещения, то пусть мне сначала компенсируют мои расходы, понесенные при передаче его Совинкому от горздравотдела, а там видно будет. Нет квитанции — нет белья. И хотя святой Иосиф говорил разумные вещи — по этому помещению я задолжал району более 200,000 рублей и в любой момент договор аренды мог быть расторгнут — всё же из духа противоречия продолжал сопротивляться.

Наконец, старый седой полковник не выдержал и сказал с плохо скрываемым раздражением:

— Ты, наверное, не понял до конца, что мой вопрос по помещению — это не просьба, и даже не требование. Это свершившийся факт, осталась маленькая формальность — переписать договор, и точка! Не будем больше возвращаться к этому, у меня уже голова болит от словопрений.

«Как его разобрало!» — подумал я и сказал шутливым тоном:

— Вопросов нет, Иосиф Григорьевич, это же я так, для поддержания разговора…

— …И с деньгами поторопись, — продолжил старый седой полковник, глядя в окно, — а то, как мне с людьми из УВД разговаривать?! Я им что-то говорю, а они смотрят на меня, клювики распахнуты…

Весело посмотрев мне в глаза, он поднял правую кисть и стал сближать большой палец с указательным, и удалять их друг от друга, изображая птичий клюв:

— …как галчата: дай, мол, покушать! Пока не сунешь в клювик чего-нибудь, не понимают, что им говорят, хоть плачь. Ей-богу, как дети малые!