Лариса Райт - Мелодия встреч и разлук

— Э-э-э… Алина Михайловна, что с вами? Я ведь уже десять минут об этом говорю.

— Нет!

— Извините, но я действительно сразу сказала…

— Я не об этом. Нет, эта серия не продается!

— Но…

— Эта серия не продается! — И для того чтобы решительно пресечь любые попытки дальнейших уговоров, Алина добавляет тихо, но твердо: — Ни за какие деньги. — Она отлично представляет растерянное лицо собеседницы, было бы неплохо оказаться сейчас рядом и запечатлеть ее в кадре, получился бы очень выразительный букет эмоций: изумление, разочарование, даже злость из-за уплывающих, почти было обретенных денег. Здесь и сожаление, и недовольство, и одновременно еле сдерживаемое любопытство, желание понять, что скрывается за странным поведением фотографа. Алина ничего объяснять не собирается, нажимает отбой. Эйфории от полученного от редактора предложения она больше не ощущает, чувствует, что теперь ей вполне хватит выдержки достойно ответить: сказать, что ей требуется немного времени на размышления, что она позвонит, как только что-нибудь решит. Она знает, что необходимо выдержать паузу и соблюсти условные правила игры, но слышит, как ее голос произносит:

— Когда мы сможем подписать договор?

Контракт подписан. Через три недели выставка переедет на Крымский Вал, а Алина в Петропавловск-Камчатский. А пока она сидит на автобусной остановке перед зданием редакции. Транспорт Алина не ждет, она просто думает, а предаваться этому процессу лучше в удобной позе. Говорят же люди: в ногах правды нет. Хотя если бы не центр города и столичная суета, Алина, возможно, и встала бы, и начала бы разрывать пространство ритмичными шагами, и шептать что-то себе под нос, издавая монотонное шипение, которым всегда сопровождается приближение моечной машины в вестибюле подземки. Но сейчас девушка остается на месте, она лишь раскачивается на скамейке из стороны в сторону, вцепившись руками в железный остов, и бубнит как заведенная:

— Так нельзя! Так нельзя! Так нельзя!

Старушка, присевшая было рядом, испуганно косится на Алину и на всякий случай отодвигается подальше. Девушка не замечает. Какое ей дело до незнакомой пожилой женщины, если она даже о себе не помнит? Забыла, стерла ластиком запись о том, что жизнь состоит не только из череды вспышек. Ведь для того, чтобы кого-то ослепило мгновение, он просто обязан первоначально тщательно и правильно настроить свой объектив. А объектив Алины совершенно расстроен. Она давно уже не замечает вокруг ничего, кроме работы, поэтому единственные существующие в ее жизни яркие моменты — вспышки Canon и Nikon. А другие ей не нужны.

Не нужны ли? Неужели она настолько растворилась в свалившемся на нее внезапно успехе, настолько глубоко окунулась в сумасшедший ритм съемок, встреч и бесед, что сегодня могла просто утонуть: раствориться в искусстве, потерять себя. Алина нырнула с головой в новую жизнь, не подумав о том, что она отнюдь не рыба. Ей, как и всем млекопитающим — дельфинам и китам, — необходимо подниматься на поверхность ради глубокого вдоха. И вот она чуть не сбила дыхание, чуть не осталась «под водой» навсегда.

Алина легко расставалась со своими работами. Во-первых, она всегда могла напечатать копии (чудеса техники, моментально превратившиеся в привычные атрибуты современного мира); во-вторых, она всегда руководствовалась следующим принципом: чем быстрее оскудеет запас готовых фотографий, тем больше новых она сможет создать. Но представить, что «Материнство» будет висеть у кого-то в гостиной, Алина не могла. Это все равно что взять ее саму, перевернуть и трясти до тех пор, пока душа не выскочит и не покатится по земле испуганным клубком. А потом этот закатившийся в угол трепыхающийся в агонии комок возьмут, распластают по стене и станут любоваться. Только вовсе не игрой контрастов, не сочетанием цвета и фона и не великолепием композиции, а страданиями и внутренним надрывом художника.

Алина никогда не хотела, чтобы кто-то вспарывал ее гнойники. Она не занималась лечением своего фурункулеза и не желала, чтобы этим занимались другие. «Материнство» было слишком личным, слишком особенным, слишком интимным. На выставке в общей массе работ эта серия не стояла особняком, но в интерьере отдельно взятой квартиры она бы стала событием. И событие это Алина ни с кем делить не собиралась. Не собиралась, а едва не поделилась. И все потому, что устала, заработалась, перестала соображать. Дом — работа, работа — дом, а дома снова работа.