Джеймс Олдридж - Дело чести

По мере приближения к зиме дожди участились, и эскадрилья вылетала реже. Лоусон и Уолл выехали на фронт. И только Нитралексис и Папагос продолжали вылетать на разведку. Если они получали от штаба приказ, им не было никакого дела до погоды. Они просто вылетали, добывали нужные сведения и возвращались. Нитралексис жил теперь там же, где и англичане, — в «Акрополе». Его смех оказывал на них живительное действие. Но однажды он вылетел и не вернулся, и они не знали, что с ним случилось.

Все шло через Янину. Вскоре появились раненые, и однажды вечером в городе произошло замешательство: в город въехали при полных огнях пятьдесят автобусов, переоборудованных под санитарные автомобили, и застряли в узких улочках; раненых пришлось переносить в госпиталь на носилках. А когда госпиталь был переполнен до отказа, раненых стали размещать в частных домах.

Янина за все эти месяцы ни разу не подверглась воздушной бомбардировке. Никто не мог объяснить почему. Отсюда шло снабжение всего западного и центрального фронтов. Здесь была оперативная база английской истребительной эскадрильи, а иногда сюда прибывали «Бленхеймы», которые пользовались военным аэродромом, находившимся в противоположном конце города. Казалось, достаточно уже того, что здесь штаб греческой армии, и склады горючего, и наиболее важные мосты. Большой мост через болото был единственным мостом, который связывал Янину с фронтом, и тем не менее он ни разу не подвергся бомбежке. Если бы Янину стали бомбить, это вызвало бы здесь настоящий хаос, и последствия были бы серьезные. Итальянская авиация часто атаковала дороги к югу и к северу от города, но самого города ни разу не тронула, Это была большая ошибка со стороны итальянцев.

Среди прибывших в город раненых было много солдат с отмороженными конечностями. Греки не знали, что делать в таких случаях. Ни у кого не было второй пары носков. Не было смены белья. Не было одеял. Пострадавшие согревались только коньяком и натягивали на себя каждую тряпку, какую только им удавалось раздобыть.

Немалую роль также играли злоупотребления и предательство. Офицеры забирали себе львиную долю продовольствия. Они не шли в бой вместе с солдатами. Командование возлагалось на унтер-офицеров. Отпусков солдатам не давали. На фронт они тащились всю дорогу пешком. На это уходило иногда пять-восемь недель, и они попадали к месту назначения настолько усталыми и больными, а их обувь оказывалась настолько изношенной, что они были совершенно не боеспособны… и все-таки шли в бой.

Это вызывало раздражение среди солдат. Они вступали в споры с офицерами, которые показали себя с дурной стороны. Были случаи, когда солдаты убивали офицеров, подозревая их в предательстве. Офицеры привыкли к удобствам и не умели мириться с лишениями, как солдаты из крестьян и рабочих. Им хотелось поскорей кончить войну и вернуться в города с теплыми квартирами и освещенными улицами, где не было ни страха, ни голода. И потому они согласны были договориться с врагом, а солдаты их за это расстреливали.

Однажды в ужасную погоду Квейль провожал Елену в госпиталь. По дороге им попался отряд греческих солдат, шагавших под проливным дождем. Они были в расстегнутых шинелях, без фуражек. Головы у них были гладко выбриты. Лица были серые, глаза потухшие, но смотрели они прямо. Руки у них были скручены сзади, и все девять человек были связаны вместе веревкой. Девять других греков, вооруженных винтовками, шагали по бокам. Эти тоже смотрели прямо и ничего не видели, хотя отчаянно щурились, защищая глаза от хлещущего в лицо дождя. Квейль Спросил Елену, куда они идут. Она посмотрела на него и взяла его под руку.

— На расстрел, — сказала она.

— На расстрел? Что это — шпионы?

— Они застрелили своего офицера.

— За что?

— Судили его своим судом за измену и расстреляли. А теперь расстреливают их.

— Куда же их ведут?

— За госпиталь, — сказала Елена.

— Боже мой! — воскликнул Квейль.

— Это не первый случай, — сказала Елена задумчиво. — Солдат расстреливают за нашим госпиталем. Раненые рассказывают, что за птицы их офицеры, они не желают возвращаться на фронт и служить под началом таких офицеров. Они тоже слышат, как за госпиталем расстреливают солдат.

Елена говорила очень тихо, озираясь по сторонам и всматриваясь в сумрак умирающего дня.

Квейль не мог оторвать взгляда от солдат, шагавших под дождем по жидкой грязи. Когда они, пройдя площадь, повернули за госпиталь, он все еще мог видеть их желто-коричневые шинели. Он стоял с Еленой на ступеньках подъезда и вдруг, повернувшись и не говоря ни слова, быстро зашагал по площади к каменной ограде. Он видел, как конвоиры завязывали глаза осужденным. Конвоиры не разговаривали между собой, и лица у них были землистого цвета. Они выстраивали осужденных в ряд, а те неловко переминались с ноги на ногу, не видя, что с ними делают. Солдаты брали их за руку и выводили на открытое место. Квейль видел, как один из осужденных упал, затем с трудом поднялся на ноги. Конвоир отер его лицо от грязи и поставил в ряд. Руки у осужденных были по-прежнему связаны. Они нестройно стояли в ряду, стараясь прямо смотреть смерти в лицо сквозь повязку. Но сквозь повязку хлестал только дождь. И все они были еще совсем желторотые юнцы.