Джеймс Олдридж - Мой брат Том

— Так ведь это дело ты затеял, — не выдержал Том. — Ты же подал в суд.

— Точно, я. Но мне ничего другого не оставалось. Твой старик меня вынудил на это. Всякому ясно, что со мной поступили не по-честному. Слушай, Том, я добрый семьянин, люблю свою жену, дочки у меня хорошие, набожные девушки. Виноват я в чем-нибудь? Нет. Просто мне очень нужны деньги, которые этот паршивый мозгляк Дормен Уокер не желает платить. Не мешайте мне выиграть дело в суде, и я тогда обещаю на многое закрыть глаза.

— Это как же понимать? — спросил озадаченный Том.

Неужели Локки говорит о Пегги? Неужели предлагает Пегги в обмен на победу в окружном суде?

— А вот так! Например, оставлю в покое твоего старика. Никогда больше и словом его не задену. Вот бы славно, а? — Локки весело засмеялся. — Да и не только это. Все, что ты захочешь. Ведь это ты собирал улики против меня, ты, всезнайка. Вот я тебя и прошу; помоги мне.

Локки стоял теперь против Тома в обычной своей залихватской позе балаганного зазывалы. Где-то в глубине буша пряталась толпа зрителей, к которой он обращался, безликая и бесплотная, и Том впервые подумал, как много, в сущности, общего между Локки и нашим отцом. Ведь и Эдвард Дж.Квэйл перед лицом Суда и Локки Макгиббон перед лицом Публики одинаково умели поднять себя над уровнем повседневных житейских суждений.

— Я тебе ничем не могу помочь, Локки, — хмуро сказал Том.

— Почему не можешь?

Том молча помотал головой.

— Закон, что ли, обойти боишься? — недоуменно спросил Локки. — Подумаешь! Законы тоже не все справедливы. Можно кой-когда и по-своему поступить, ничего тут нет страшного. Ты же австралиец, Том, не то что твой старик.

— Да не в законе дело, — сказал Том, чувствуя, что все равно Локки никогда его не поймет.

— Что же тебе мешает? Религия?

Том снова помотал головой, решив отмолчаться.

— Совесть? Принципы? — беззлобно допытывался Локки.

Напомню, что Тому тогда еще и восемнадцати не исполнилось. Физически он напоминал резвого молодого кенгуру, нравственно еще только формировался, но у него не было никакого желания знакомить Локки со своим внутренним кодексом. Совесть он охотно готов был признать союзницей, что же до принципов, то тут дело обстояло сложнее, потому что он все еще вырабатывал их для себя, заимствуя здесь одно, там другое. Но были такие нравственные принципы, простые, но незыблемые, которые он принял уже давно.

— Ничем я тебе помочь не могу, — упрямо повторил Том.

— Что ж, нет так нет, — произнес Локки вполне мирным тоном. — Смотри только, Том, не пришлось бы вам пожалеть об этом. И твоему старику и тебе.

Опять у Тома шевельнулась мысль: не намек ли это на Пегги, но он тут же ее отогнал. Локки был слишком преданный отец, он так гордился своей семьей, своими дочерьми, не может быть, чтобы Пегги стала у него предметом сделки с противником. Любопытно, что Том ни разу не подумал об этой сделке с точки зрения собственных выгод или потерь. Все эти низменные расчеты не могли иметь никакого касательства к нему и к Пегги.

А Локки между тем весело продолжал, нимало не смутясь и не растерявшись:

— Дело-то я все равно выиграю, Том. Насчет этого можешь не сомневаться.

Он у Тома ничего не просил, он только попытался заключить с ним деловое условие. Но была тут загвоздка, которая так для нас загвоздкой и осталась: ведь даже Пегги не может сказать с уверенностью, знал уже ее отец в тот вечер про Тома или нет. Впрочем, если и не знал тогда, то узнал в самом скором времени.

Поступок Пегги, разоблачивший перед всем городом ее и Тома тайну, поначалу не имел никаких видимых последствий. Все только с любопытством ждали, что будет дальше, надеясь стать свидетелями событий не менее увлекательных, чем в тех представлениях, что время от времени давали заезжие труппы в-зале городской ратуши или на балаганных подмостках. (Помню, как я девятилетним мальчишкой смотрел «Хижину дяди Тома» под брезентовым куполом шапито, при свете ацетиленовых фонарей, и потом бежал домой, не помня себя от страха: мне казалось, за мной гонится Саймон Легри, только что злодейски избивавший на сцене бедную маленькую Топси).

Но кое-кто был настроен не столь мирно. В понедельник утром мы обнаружили, что все двадцать апельсиновых деревьев в нашем саду, предмет бдительных попечений отца, обобраны дочиста, зато на каждом зубце садовой ограды торчит по апельсину. У нас был прекрасный фруктовый сад, где вызревали и персики, и виноград, и мандарины, и гренадиллы, а когда зацветали английские розы и садовые фиалки, выращенные матерью, южный ветер разносил их благоухание по всему городу. Прошлый раз пострадали от людской злобы мамины розы, теперь настала очередь апельсиновых деревьев отца.