Джеймс Олдридж - Морской орел

— Надо было и тебе заправить штаны, — сказал высокий. И это он, Рид, первым пустился бежать.

— Стой. Стой, черт тебя подери. — Берк выкрикнул это, не помня себя.

Но высокий уже миновал его и мчался вниз по тропе, которая еще ярдов двести вилась среди голых скал, а потом сворачивала в низкорослый сосняк.

И Берк побежал тоже, потому что теперь все уже потеряло смысл. Он бежал, упираясь в каменистый склон, чувствуя, как вихляются его ноги в разбитых башмаках. Он старался прислушаться, далеко ли патруль; но грохот был такой, что ничего не было слышно. Рид, в нескольких ярдах впереди, неуклюже скользил и скользил на своих длинных ногах, слишком туго стянутых двойным перехватом носков и штанов.

И Берк знал, что патруль настигает их. Теперь он уже слышал его совсем близко, за поворотом. Рид, бегущий впереди, мешал, загораживая дорогу. Тише. Тише. Один раз Берк на мгновение оглянулся назад. Он увидел, как тот молодой, коричневый от загара, сдергивал с плеча автомат. Автомат был тяжелый, и ему было неудобно. Деревянный приклад застрял у него между колен, когда он на бегу перехватывал его правой рукой.

И в эту же самую секунду Берк глянул влево, в сторону обрыва. Гора обрывалась отвесно и круто, и внизу были круглые валуны и красная земля, поросшая мхом, сухим и мертвым, но еще зеленым. И он крикнул Риду:

— Берегись!

И сейчас же грянуло. Короткая, но быстрая очередь. И выше, чем нужно, а уж наверняка ему сто раз на неделе твердят, что, когда стреляешь из автомата, прицел надо брать ниже. Пули пролетели, над головой Берка. И он спрыгнул с тропы вниз.

Вторая очередь ударила, когда он был еще в воздухе и даже ног не успел сомкнуть после прыжка. И он ждал толчка при ударе о землю и думал, сломает он ноги или нет и прыгнет ли тот, молодой, за ним?

Правая нога у него при падении подогнулась, и так как ноги были короче туловища, то, упав, он перекувырнулся через себя. Но не покатился. Он упал боком и поехал по каменистому склону на спине, инстинктивно цепляясь за землю, чтобы остановиться, и чувствуя, как рвется тонкая ткань штанов и острые края камешков впиваются в его онемевшие ягодицы, и, наконец, он въехал боком в мягкую кучу красной земли и застрял. Он ждал новой очереди, но все было тихо. Он встал и бросился дальше вниз, вприпрыжку, бегом, ползком, пока очередь не настигла его.

Он услышал только «взз-взз» брызнувшей в стороны земли. Потом почувствовал сильный жар и толчок в правую ягодицу, как будто он наткнулся на что-то. И кувырнулся вниз, и фляга, которую он до сих пор бессмысленно держал в руке, описав в воздухе изящную плавную дугу, упала и разбилась вдребезги, в двух шагах от его головы.

Потом он снова встал, упираясь каблуками в землю, чтобы как-нибудь преодолеть слепую силу собственной тяжести, увлекавшую его вниз. Он увидел густую кущу кленов и стал карабкаться к ней.

Ему вслед стреляли, и он слышал, как свинец ударялся о дерево и расщеплял его с треском, отдававшимся в густых ветвях. Его не тянуло оглянуться назад, потому что все это касалось только его одного. Что сталось с высоким Ридом, он не знал, и его не тянуло узнать или оглянуться, потому что во всем мире реальным и значащим было только это одно. Идти, подвигаться вперед, выбираться к черту отсюда.

Раздумывать тут было не о чем. Он знал, что нужно опять взобраться наверх. Они спустятся сюда за ним. И будут рыскать по кленовой роще, пока не найдут его.

Но им его не найти. Он взберется наверх. Туда, откуда шел. Только это теперь нелегко. Я ранен, думал он. Не в ногу. И не в грудь. В задницу, и оттого я не могу двигать ногой от бедра, а в боку у меня словно дизель работает.

Он двинулся к опушке кленовой рощи скачками, потому что правая нога не сгибалась, и бежать было нельзя. Но он не останавливался и скоро очутился опять на голом склоне Юктас, в поисках тропы, ведущей вверх. Но кругом были только отвесные скалы, которые загораживали путь.

Вдруг он увидел внизу узенькую белую полоску тропы, терявшуюся в кленовой роще. Раз она ведет вниз, значит, спускается откуда-то сверху. И он пополз наискось вниз, к замеченной тропе. И, добравшись до нее, свернул направо и пустился по ней вверх. Вверх, в сумасбродной надежде, что она выведет его на ту тропу, по которой он спускался сюда. Что он отыщет дорогу к деревне, где ему дали хлеб. Надо же ему деваться куда-нибудь, раз он ранен и из раны течет кровь. Вот говорят, кровь горячая. А ему холодно от нее.

Он пошел медленнее. Он довольно высоко взобрался, и можно было не бежать. Теперь он то и дело оглядывался назад, но знал, что они едва ли найдут его, если только он будет все время подниматься вверх.