Джеймс Олдридж - Не хочу, чтобы он умирал

Генерал снова на него посмотрел, теперь уже более пристально. Нагнувшись над столом, он перелистал бумаги в какой-то папке.

— Хорошо работаете, Скотт. У меня никогда раньше не было случая подвести итоги, а теперь я просмотрел ваше дело. Кое-что тут просто поражает. Я знал Пикеринга. Я, конечно, не специалист в вашей области, хоть и служил на границе; правда, это больше смахивало на охоту за кабанами, чем на военные действия. Смешно сказать, но мы как раз и вели военную подготовку, охотясь за кабанами.

Скотту приходилось видеть американские фильмы, где показывали такую охоту, он знал, как охотятся на кабана с копьем. Перед ним сидел состарившийся бенгальский улан, невеселый человек, который, что ни день, становился все более застенчивым и усталым. Всю жизнь он что-то охранял. Посвятив себя с юности охране дальних границ, он сам со временем превратился в неприступную твердыню — в огромные серые плиты Вазиристана и узкие тропки мрачных ущелий Белуджистана, каменистых, голых, непроходимых. Но где-то за этой серой твердыней должны же были прятаться залитые лунным сиянием долины Кашмира или просторные тихие луга Пакистана? Может быть. Однако Уоррен дорожил лишь своей неприступностью, он держался за нее всеми силами, не мог от нее отказаться. Сейчас, может, и для него настало время запросить передышку — он так устал от одиночества на своем сторожевом посту.

— Вам нравится военная служба, Скотт?

Скотт прислонился к некрашеному столу, на котором была навалена недельная порция всех документов, выпущенных британской армией. Стол прогибался от тяжких усилий англичан приукрасить положение на фронте.

— До какой-то степени, генерал, — ответил Скотт. Он был в этом не уверен. — Хотя бы потому, что предпочитаю интересоваться тем, что делаю. Впрочем, как и все люди.

— Да. Это верно. Но вы, по-видимому, не считаете военную службу своим призванием?

Скотт ждал, что будет дальше. Генерал Уоррен тоже ждал, словно он уже переложил все тяготы ведения беседы на плечи Скотта. Теперь дело было за ним. Но Скотт не соглашался нести это бремя. Он еще не понимал, куда клонится беседа.

— Вы воюете в пустыне с самого начала?

— Да, генерал.

— По-видимому, Пикеринг во многом полагался на вас. Во многом!

— На всех нас, генерал. Так он всегда работал. Он давал нам задание. Мы всегда знали, что делаем, и вы подняли свое задание. Такая постановка дела устраивала нас всех.

Уоррен сел, неловко откинулся на спинку стула и задумался, словно что-то вспоминая; однако он все еще избегал взгляда Скотта.

— Так и мы старались поступать вначале, — сказал он, с грустью качнув головой. — Первые дни войны в пустыне — это было время необыкновенное. Но уже и тогда мы страдали от негодной администрации в тылу и недостатка снаряжения. Да и полевых войск было маловато. Генерал и четыре штабных офицера. А когда мы сформировали мотомеханизированную группу — предшественницу нынешней 8-й армии, у нас не было ни саперов, ни связи, ни интендантства, ни транспорта, ни санитарной службы, не было даже снарядов. Когда война началась, мы кое-что получили, но все наши бронесилы состояли из нескольких допотопных броневиков. Вам известно, что одно время у нас в Египте не было ни одного патрона для тяжелых пулеметов? Если бы в первые дни, когда Италия объявила войну, Грациани двинулся на Мерса-Матру со всем, чем располагал, наша песенка была бы спета. Даже воюй мы против одних итальянцев. Спас нас Уэйвелл.

— Да, генерал! — Скотт почитал Уэйвелла. Впрочем, как и вся армия.

— Он был рожден для такой войны. Ведь Уэйвелл — человек нерешительный. Очень нерешительный. Но у него есть три замечательных качества: наступательный дух, способность обмануть противника и умение маневрировать. Можно сказать, что он выгнал врага из Киренаики, наступая, маневрируя и водя его за нос. К большим сражениям он прибегал крайне редко. Вот это настоящее военное искусство. Сражений быть не должно. Если мы завязываем бой, значит, — увы! — мы вынуждены к этому крайней необходимостью. Значит, у нас нет другого выхода. Вы меня понимаете?

— Понимаю, — сказал Скотт непринужденно, потому что и сам Уоррен теперь не чувствовал стеснения. Он говорил путано, однако смущения больше не испытывал. — Но, по правде сказать, генерал, я не совсем понимаю, к чему вы клоните?

Их прервали звуки, доносившиеся со двора, гулкого, как колодец. Прошли две молодые женщины, их высоки» голоса понеслись вверх, как сухие пушинки хлопка в знойное небо.