Джеймс Олдридж - Не хочу, чтобы он умирал

— Черч это слышал?

— Половина армии это слышала. А почему, по-вашему, его прозвали кровавым Черчем? Скотти прокричал ему это в лицо и ушел. Там был гусарский полковник, некий Сент-Джон, — вы его, наверно, знаете. Не сомневаюсь, что и он плясал на вашей свадьбе вместе со всей этой сворой… Так вот, Сент-Джон был в это время в броневике; он вылез и хотел взять Скотти под стражу, Но Черч, несмотря на весь свой чертов идиотизм, не позволил. «Отставить!» — потребовал Черч и объяснил Сент-Джону, что арест Скотта не поможет им выиграть сражение. Он сказал, что у них со Скоттом свои счеты и все уже улажено…

— Молодчина Черч! — воскликнул Бентинк: в нем заговорило уважение спортсмена к честной игре.

Почувствовав это, Куотермейн сказал:

— В школе вам вбили в голову всякие благоглупости. Циники поговаривают, что Черч побоялся предать Скотта военно-полевому суду, не желая, чтобы тот выложил все, что думает об устроенной им бойне.

— А это правда?

— Возможно.

— А Скотт бы так и поступил?

— Может и нет, по крайней мере тогда. Скотт распаляется медленно. Но, как и все немногословные саксы, в конце концов доходит до кипения. Сейчас он уже почти доспел. Потому я и боюсь, не замышляет ли он какой-нибудь ход. Дело становится для него опасным, потому что, решившись, Скотт уже не отступит, а всю вину он возлагает на определенного человека, на одного идиота, хотя никакой разницы между Черчем и любым другим генералом во всей этой чертовой английской армии не было и нету…

— Но что он может сделать с Черчем сейчас? Ну, даст ему в морду, а дальше?..

— Понятия не имею. Знаю только одно: Скотти сделает то, что подскажет ему совесть…

— А вы не можете его убедить, что уже слишком поздно?

— Да я не очень-то склонен его уговаривать. Но я хочу знать наверняка, что ему не сломают шеи. И если вы ничего для него не сделаете, может, что-нибудь выйдет у вашей приятельницы Люси Пикеринг? Поговорите с ней насчет Скотти.

— С Люси? А почему бы вам не поговорить с ней самому? — удивился Бентинк.

Куотермейн покачал головой:

— Не буду.

— Почему? Вы ее не любите?

Куотермейн задумался; потом к нему вернулось чувство юмора, которое, казалось, отняли у него печаль утраты, горький опыт и то место, где они сейчас находились. Он улыбнулся.

— Люси — хорошая, — сказал он задумчиво. — Прежде она пеклась о нас всех. Ей это нравилось. Когда отряд возвращался в Каир прямо из пустыни, Пикеринг сообщал ей заранее по радио и она встречала нас на дороге, возле Мены, в открытом «фордике» со своими двумя детьми и с большим ящиком лимонов и апельсинов. Нам это было очень приятно. Пикеринг с всклокоченными волосами, грязный, с седой щетиной, в самом невероятном костюме; мы все — как стадо голодных шакалов, а рядом эта молодая и какая-то солнечная женщина со своими красивыми детьми… Так бывало при Пикеринге…

Они услышали шаги Скотта и поднялись.

— Ну что? — спросил Куотермейн.

Скотт протянул ему две мины — круглые, покрытые землей и ржавчиной.

— Вот что мне было надо, — сказал он. — Как, по-вашему, похожи они на немецкие «тарелки»?

Куотермейн ответил, что в темноте ему трудно определить, но он отлично видел, что мины английские.

— Для чего вам это знать? Мы ведь и не сомневались, что поле было заминировано англичанами.

— Мне нужны доказательства.

— Зачем?

Скотт стал вытряхивать песок из ботинок:

— Пикок пытался меня убедить, что Роммель заминировал это место задолго до того, как сюда пришел Черч. Сэм на всякий случай припас еще две штуки.

— А где Сэм? — спросил Куотермейн.

— Я здесь, — отозвался Сэм, с трудом передвигая свое грузное тело по откосу. Под мышкой он нес две плоские мины, и его небритое лицо казалось во тьме бескровным и осунувшимся. Воспоминания оставили на нем свой отпечаток: боль, бледность и слезы. Выкапывая мины, он перепачкал лицо землей, и от глазниц к большим, дрожащим губам тянулись мокрые следы.

— Я заметил в той стороне какой-то кол и пошел посмотреть, что это такое, — сказал он. — Итальянцы поставили там крест.

Когда они вернулись к грузовикам, Атыя не спал; он дожидался их, лежа с открытыми глазами на брезенте. Он развел в ямке костер из валежника и варил в медном котелке кофе по-турецки. Атыя поставил всем им по медному стаканчику, но когда Скотт предложил ему выпить тоже, он молча отвернулся.

Скотт думал о Люси Пикеринг; мысли о ней все еще его преследовали. Прежде он забывал о ней после нескольких дней, проведенных в пустыне. А теперь эти мысли начинали его тревожить.