Джеймс Олдридж - Не хочу, чтобы он умирал

Скотт молча слушал.

Смазливое лицо Пикока выразило легкое раздражение, но он все же рассмеялся:

— Вы слишком долго жили вдали от людей. Три месяца? Слишком долго, Скотта. Надо было вернуться, когда я посылал за вами в первый раз. Даже отряды дальнего действия и те возвращаются чуть не каждый месяц.

У Скотта, который был крупнее, моложе, жестче, черты лица казались неразличимыми. Его насквозь пропекло солнечными лучами и все светотени словно выжгло. Еще виднелись пересохшие губы, потрескавшиеся в углах рта; под выгоревшими и насупленными бровями прятались воспаленные глаза — слишком много попадало в них песку, слишком часто слепило их солнце. Пустыня состарила и будто стерла его лицо, она иссушила все его тело.

— Знаете, что о вас говорят? — Пикок даже порозовел от удовольствия; теперь, когда этот человек был рядом, его равнодушие переросло в симпатию.

— Кто говорит? — спросил Скотт.

— Говорят, что вас нелегко увидеть, но еще труднее услышать! — Пикок прямо сиял от благодушия. — Вид у вас такой, словно из вас не выжмешь ни единого слова. Нельзя так долго сидеть в песках. У вас выгорят все внутренности. Да, пойдемте-ка лучше отсюда! Тут как в застенке. Давайте навестим Шейлу, а по дороге поговорим.

Скотт стал медленно надевать фуражку. Он плотно натягивал ее на голову, словно это был средневековый рыцарский шлем.

Пикок взял кожаный стек и застегнул пояс поверх хорошо пригнанного походного кителя, разглядывая при этом Скотта уже доброжелательнее и с интересом.

— Вы не всегда были таким сухарем, Скотт. Раньше и у вас, бывало, заметишь смешинку. — Пикок знал, когда произошла перемена. — Никак не можете забыть историю в Джало. Я знаю, как вы были привязаны к Пикерингу и своим товарищам по отряду. — Он покачал головой. — И мне все это далось не легко. Да что теперь поделаешь!

— Это верно, — согласился Скотт.

— Вот и хорошо. Рад, что и вы со мной согласны. Мы не можем себе позволить, чтобы эта история вечно стояла между нами. Нравится вам это или нет, но нам придется работать с генералом Черчем, даже если вы и считаете, что у него руки в крови. Ничего у нас не выйдет, если мы не будем ладить друг с другом. А я уж постараюсь, чтобы мы поладили, дайте только забыть прошлое. В ваших же интересах…

— Пойдемте, поглядим на ваших собак, — любезно сказал Скотт, но так и не смог скрыть своего холодка. В улыбке, которая собрала его лицо в самые причудливые складки, не хватало дружелюбия.

«Хамбер» со вздутыми от жары баллонами повез их по душным осенним улицам Каира, где свежестью пахло от одних только английских новобранцев, глазевших на открытую штабную машину, когда она с жалобным стоном отрывала колеса от липкого асфальта. Двое офицеров, сидевших на заднем сидении, не представляли для них никакого интереса.

Сами же офицеры тоже еще не понимали, какой интерес они представляют друг для друга.

— Собаки, — сказал Пикок, глядя на трех щенков, чисто вымытых, жирных, неестественно розовых, как и все новорожденные, но тем не менее мертвых, — собаки не могут доставить вам настоящего удовольствия. Почему-то с ними всегда что-нибудь приключается. То у них глисты, то уши гноятся, а то вдруг… вот это. Мертвые щенки. И чего только я с ними вожусь!

Не он, а Скотт дал, однако, Шейле облизать свою руку. В глазах у собаки был стыд. Но взгляд ее преданно следил за Пикоком, который, брезгливо отступив от нее, задумчиво почесывал затылок рукояткой стека.

— Ей больше нельзя рожать, — сказал грек Митропулос, отгоняя накаленных солнцем мух. Аккуратно завернув каждого щенка в газету и уложив пакетики в проволочную корзинку, он приказал мальчишке египтянину ее унести. Потом жестом показал, как что-то ломается. — В области таза, — пояснил он, — у нее какой-то нарост. И понимаете, получилось так… — Он повторил свой жест. — Когда собака тужилась, чтобы освободиться от щенка, она попросту ломала ему хребет… Понимаете, вот так…

— Разве вы не видели, что происходит, когда первый щенок родился мертвым?

— Видел, но что я мог сделать?

— Кесарево сечение. Вы что, не знаете, как делают кесарево сечение?

Митропулос покорно объяснил:

— Я бы погубил вашу собаку. Роды уже начались.

— Ладно, теперь делу не поможешь. Поставьте ее на ноги, но не вздумайте пичкать вашим отвратительным месивом. Даже если это полезно. Оно воняет, а потом и от собаки идет вонь. Если уж так необходимо, давайте ей ослятину.

— Как хотите. Собака ведь ваша.