Дуглас Кеннеди - Испытание правдой

Я видела, что она колеблется, так же, как и я, от волнения кусая губу.

— Она взяла с нас твердое слово, что мы ничего не скажем…

— Она уже не может выходить из дому, да?

Она кивнула.

— Насколько все плохо? — спросила я.

— Плохо.

— Насколько?

Она отвернулась и уставилась в окно.

— Я действительно не могу…

— Она моя лучшая подруга, и я обещаю, что ничего ей не скажу.

— Поверь мне, она ведет себя так, будто ничего не происходит, но она знает…

— Знает что?

— Полгода максимум.

Я закрыла глаза и долго молчала. Потом спросила:

— Она сама тебе это сказала?

Рита кивнула:

— Она доверила мне свой секрет. По правде говоря, все и так знают, потому что, когда она несколько раз приходила в офис, было очевидно, насколько тяжело она больна. И к тому же мы постоянно мотаемся к ней домой с папками и бумагами, она ведь категорически отказывается бросать работу.

— Это все, что у нее есть.

— Когда ты увидишь ее сегодня, то испугаешься. Но постарайся не показывать этого. Она не хочет открыто признавать то, что происходит, хотя ты, конечно, заметишь, что она ужасно напугана. А кто бы не испугался? Я бы на ее месте вообще не смогла так держаться.

Ты не можешь этого знать, хотелось мне сказать. Потому что никто из нас не знает, как поведет себя в ситуации, когда узнает, что уже через полгода-год его не станет.

Когда мы подъехали к дому Марджи на Семьдесят второй улице, Рита сжала мою руку и сказала:

— Завтра ты отлично со всем справишься, поверь мне.

— Не будь так уверена в этом.

Поднимаясь на лифте, я мысленно твердила себе: будь естественна… делай вид, что все нормально… не вздрагивай.

У порога ее квартиры я остановилась, сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, и нажала кнопку звонка. Из квартиры донеслось:

— Открыто.

Ее голос звучал довольно уверенно — я услышала прежнюю Марджи, — и это придало мне сил. Но, как только я открыла дверь, шок едва не сбил меня с ног.

Моя подруга сидела на диване в прихожей — маленькая, высохшая женщина, слегка сгорбленная, с впалыми щеками, почти лысая. Ее глаза и кожа приобрели желтоватый оттенок. Канистра с кислородом стояла возле передвижной капельницы. К ней был подвешен мешок с медицинской жидкостью, который трубкой был соединен с веной на ее руке.

И на фоне этого кошмара — пока я пыталась осознать, что рак заживо съел мою подругу, — мне на глаза попалась переполненная окурками пепельница на низком столике возле дивана.

В ней дымилась раскуренная сигарета, ожидая следующей затяжки. Марджи перехватила мой взгляд:

— Если ты скажешь хоть слово о сигаретах, я вышвырну тебя за дверь.

— Хорошо. Тогда я не скажу ни слова.

Печальная улыбка промелькнула на губах Марджи.

— Что ж, с приветствиями покончено. Но если ты сейчас начнешь утешать меня, я разозлюсь. Так что сегодня давай обойдемся без соплей. Просто пойди и принеси мне водки, ну и себе тоже налей.

Я прошла в маленькую кухню-камбуз и обнаружила бутылку водки возле холодильника.

— Со льдом? — крикнула я из кухни.

— Кто же пьет водку теплой, черт возьми?

Когда я вернулась с двумя стаканами, Марджи уже сидела с кислородной маской на лице, и было слышно, как она сипит, вдыхая чистый воздух. Потом она протянула руку, перекрыла клапан на канистре и взяла свою недокуренную сигарету:

— Теперь я снова могу курить.

Я протянула ей водку. Она слегка затянулась сигаретой. И почти не выдохнула дым. Он, скорее, просочился изо рта.

— Давай закуривай, — сказала она, подталкивая ко мне пачку «Мальборо лайтс». — Я же знаю, ты хочешь.

Я достала сигарету и закурила.

— Великое запретное удовольствие, да? — сказала она, прочитав мои мысли. — Ты что-то не выглядишь привычной умницей.

— У меня голова идет кругом, — сказала я, потягивая водку.

— Из-за завтрашнего мероприятия?

— Не только.

Марджи захрипела, закашлялась и заглушила приступ глотком водки, а следом — кислородом. Когда она сняла маску, то увидела мое испуганное выражение лица и сказала:

— Рита, конечно, проинструктировала тебя: не выказывать никакого беспокойства, отвращения и страха…

— Она ничего не говорила.

— Не пытайся обдурить того, кто всю жизнь дурит других. Рита — потрясающий малыш, фантастический, но она принимает все это слишком близко к сердцу. Как бы то ни было, прежде чем мы разведем тут трагедию и лакримозу — чертовски нравится мне это слово, лакримоза, — знай: я не собираюсь говорить об этом. И под «этим» я подразумеваю ЭТО. Я снимаю это с повестки дня, пока мы не разберемся с нашим делом. Но даже и потом говорить бессмысленно… потому что сказать нечего. Так, с этим все ясно?