Сесилия Ахерн - Сто имен

— Он то же самое сказал о вас: ничего бы этого не было, если б не вы. — Китти улыбкой ответила на застенчивую улыбку Эмброуз. — Как вы его нашли?

— Его мамочка была моей учительницей. Он приходил вместе с ней на урок. Скучал до смерти. Иногда сидел в классе, а иногда — чаще всего — бродил по музею. Вот почему он все знает. Он с детства смотрел на этих бабочек в рамках.

— Вы учились на дому, — закинула удочку Китти.

— Да. — Эмброуз ограничилась коротким ответом, но Китти выдержала паузу, предчувствуя, что последует что-то еще: она уже начала привыкать к отрывистой речи Эмброуз. — Дети бывают так жестоки. Ведь правда? А я — я была… необычной.

Это еще мягко сказано.

— Папочка думал, что мне лучше оставаться здесь.

— Вас это устраивало?

— Да. — На этот раз в ее голосе не прозвучало и нотки сомнения. — Весь мой мир — здесь, другого я никогда не знала.

— Можно спросить, сколько вам лет?

Похоже, на такой вопрос Эмброуз отвечать не хотелось. Плечи поникли, волосы окончательно занавесили лицо, и за этой завесой Эмброуз повела долгий спор с самой собой.

— Это так важно?

Китти призадумалась. В иных случаях — нет, но в данном случае возраст имел значение.

— Будьте так добры.

— Сорок четыре.

Телефон Китти неутомимо вибрировал. Четыре… пять… шесть пропущенных звонков. Прекратит звонить и тут же начнет снова. Салли уже с ума сходит, не дай бог, уедет и придется выбираться отсюда самой.

— Простите, можно воспользоваться вашим туалетом? — спросила Китти.

Она думала, эта просьба порадует Эмброуз не больше, чем вопрос о возрасте, но та, кажется, почувствовала облегчение: по крайней мере допрос окончен. А Китти так любила совать нос в чужую жизнь. Она заглядывала в каждую комнату по пути в коридор и под конец, вместо того чтобы свернуть направо, как ей сказали, свернула налево. Судя по тем комнатам, которые она уже миновала, оставалась лишь спальня Эмброуз, и то, что она увидела в этом наиболее личном помещении, изумило Китти. Одна стена — та, что напротив кровати, — полностью, от пола до потолка, была обклеена вырезанными из журналов фотографиями супермоделей, актрис, певиц, просто моделей. От некоторых оставалась лишь одна конкретная деталь — волосы, глаза, нос или губы, — от других все лицо. Иные лица представляли собой коллаж из деталей, заимствованных у разных женщин. Подобно музею, где в рамках покоились разноцветные бабочки, эта комната тоже была превращена в выставку, в коллекцию — в музей во славу красоты. И все же то была неживая красота, музейная, и Китти почувствовала, как по ее спине волной прошла дрожь. Она поспешила выйти из комнаты.

Выпроводив наконец журналистку, Эмброуз устало вздохнула: она так редко общалась с людьми, за исключением Юджина, разумеется, и ее изнурили стараниями скрыть свое лицо, скрыть свои чувства, казаться нормальной, говорить как обычный разумный человек. Все это без особого труда давалось ей в укрытии собственного дома, но, выйдя за пределы узкого доверенного круга, она едва справлялась с такой задачей. Ее ближний круг помимо Юджина включал уборщицу Гарриет и Сару — ту молодую женщину, что работала в музее. Даже с ними Эмброуз разговаривала, лишь когда возникала неотложная нужда, а вполне свободно общалась только с Юджином, потому что это был всего-навсего Юджин, его не шокируешь. Он знал ее с детства, и — вот странность! — если при других людях Эмброуз распускала волосы и закрывалась ими, оставшись наедине с Юджином, она затягивала волосы в строгий пучок и смотрела ему прямо в глаза.

Эмброуз прошла в спальню, взяла журнал, который читала с утра. Лето было не самым ее любимым сезоном — конечно, если б не бабочки и не музей. Лето — пора откровенности, журналы пестрят фотографиями знаменитостей и красавиц в бикини на пляжах, в музее кишат красотки, не ведающие, какое это счастье — бродить в доме ли, на улице, убрав с лица волосы и нисколько не смущаясь. Лучше уж зима, когда можно окуклиться, скрыться. Ей в жизни не довелось путешествовать, но, если б могла, она бы уезжала на лето в холодные края, — однако летом нельзя оставить музей.

Эмброуз аккуратно вырезала фотографию актрисы из мыльной оперы — кто она такая, Эмброуз не знала, но фигурка в крошечном бикини горделиво демонстрировала чудеса похудения: вернулась к прежней форме всего через полтора месяца после рождения ребенка. Эмброуз закрепила фотографию на стене так, чтобы не заслонить другие, которые тоже хотела видеть, затем опустилась на кровать и четверть часа подряд пристально изучала пополнение своей коллекции, рассматривала глаза, нос, губы, длинную шею, изгиб поясницы, гордо выставленный зад, крепкие загорелые бедра, идеальные ноготки на ногах и красивые пляжные тапочки. Она растворялась в фотографии и на несколько драгоценных мгновений превращалась в ту девушку, переносилась на пляж: вот она выходит из моря, и все смотрят на нее, она чувствует, как пригревает солнце и как стекает с тела соленая вода, она выглядит потрясающе, легкая, счастливая, уверенная — возвращается на лежак выпить коктейль. В голове Эмброуз так живо себе все это представляла.