Михаил Мамаев - Месть негодяя

Через три дня температура спадает. Я не сомневался, что так и будет, но, прослушивая легкие и снимая показания компьютера, Павел Владимирович все еще хмурится. В меня 24 часа в сутки вливают антибиотики с сопутствующими растворами. От этого вены с катетерами воспалены. Приходится все время менять руки и делать на ночь гепариновые компрессы.

— Бедные ваши вены! — сокрушается медсестра Татьяна. — В реанимации обычно ставят катетер в магистральную вену — она вот тут, на шее. На руке вены периферийные — быстро «горят».

А еще болит печень и по утрам такая тошнота, словно я пропьянствовал несколько дней подряд. Тогда я вспоминаю мои реальные выдающиеся пьянки и их последствия, и от этого переносить утреннюю тошноту намного легче.

Уже узнаю медсестер по звуку шагов. Татьяна ходит торопливо, почти бегом. Снежана цокает, как лошадка — у нее туфли на каблучках. Алевтина Ивановна шаркает, шамкает и шумит. Если за стенкой разговаривают драматическим шепотом, звенят посудой, гладят кого-то против шерсти, водят железом по стеклу, распевают русские народные песни, забивают гвозди кому-то в мозг, значит, Алевтина Ивановна совсем близко.

— Почему не брЫтый? — спрашивает она меня как-то утром. — Чтобы к следующему моему дежурству побрЫлся.

Надеюсь, через трЫ дня меня здесь не будет!

Каждый день после завтрака по коридору привычно скрипит колесиками тележка с ингаляцией — лечебный кальян, как я это любовно называю.

— Будет АЦЦ, ацетил-салицин, — благодушно предупреждает старенькая близорукая медсестра, как будто речь идет о качественном опиуме. — Дышите не глубоко, а то закашляетесь.

Открывает коробочку, выбирает мундштук, нежно насаживает, загружает в контейнер пузырек с лечебным раствором. Не хватает приглушить свет, включить восточную музыку и запустить вокруг койки полуобнаженных красоток, танцующих танец живота! Бережно беру мундштук. На рукоятке черная кнопочка. Нажать — поступает смесь воздуха и лечебного газа, этого самого АЦЦ. Будь моя воля, я бы сделал ее зеленой. Или любого другого цвета. В больницах я бы вообще запретил черный цвет… Делаю глубокую затяжку. Блаженно закрываю глаза. Я не люблю кальян, но, раз уж приходится курить, надо это делать с удовольствием.

— Раньше с утра спешила в больницу, как на праздник, — откровенничает «кальянщица». — А теперь считаю дни до пенсии, как солдат до дембеля — у меня сын служил в армии, он рассказывал, каково это. Год мне остался. У меня всегда были хорошие отношения с людьми. Но эти две малолетки… Они считают меня глупой, воруют и прячут мои очки, дразнят Тортилой. Я им ничего не отвечаю, делаю вид, что не замечаю. Хотя я могу и ответить, могу постоять за себя!

«Зря, надо отвечать, — думаю. — На каждый плевок, каждое оскорбление надо отвечать, если есть силы и решимость! Мир не становится лучше, пока мы позволяем приколачивать себя к крестам и делаем при этом страдальческие физиономии лузеров. Опыт показывает, мерзавцы сами по себе не вымирают. Давно пора вешать над кроватями распятия, показывающие подонкам FUCK, а всем добрым людям на всякий случай носить в карманах кастеты…»

— Не уходите на пенсию, — говорю, выпуская в потолок голубое лечебное облако. — Пройдут полгода или год, и все изменится. Ваши недоброжелатели свалят, их место займут хорошие люди. Все, проверяющие нас на прочность, рано или поздно, сваливают. Или ломаются, от бессилия нас сломить! Важно только, чтобы нам хватало терпения! А если ваши недруги не свалят и не сломаются, позвоните мне, и я приеду. Я помогу вам!

— А ведь их через год обещали перевести в другое отделение, — оживляется. — Вы правы, не надо мне уходить! Кто же без меня будет катать эту тележку?

Ее близорукие глаза под толстыми линзами очков делаются счастливыми. «Эх, если бы оно было всегда, это другое отделение, отделенное от моего бодрого мира высокой бетонной стеной с колючей проволокой, как в зоне, на которой сидел Родион! — мечтаю под воздействием игрушечного опиума. — И чтобы все говнюки — все без исключения — рано или поздно туда отправлялись! Может, в настоящем Раю все так и устроено? Ну, то есть там все не идеально и не прилизано, но стоит появиться на горизонте какому-нибудь засранцу, ты ему — бац! — в рожу веселую струйку АЦЦ из кальяна и бодрым веселым пинком за бетонную стену, под замок!»

Кальянщица прощается, увозит волшебный целительный дым, а я лежу, смотрю в окно. И дым Отечества нам сладок и приятен, потому что он целительный! Хотя иногда кажется, что, наоборот… Небо застилают свинцовые облака, в стекло сурово барабанит дождь со снегом. Осень на глазах превращается в зиму. И я мысленно соскребаю себя с земли, собираюсь с силами… Кто-то из великих сказал, что кино люди смотрят, потому что хотят увидеть, как исключительные люди совершают исключительные поступки исключительным образом. Вывод из этого напрашивается сам собой — чтобы играть героев, надо и самому хоть немножко быть героем, ну, хоть чуть-чуть, хоть самую малость, хоть капельку! В этой лживой профессии надо изо всех сил стараться быть честным. Хотя бы с самим собой.