Михаил Мамаев - Месть негодяя

— Ты издеваешься? — кричит режиссер. — Это не комедия, бери ведра с водой!

— Я делаю это не нарочно! Скажи рабочим, чтобы не приносили мне пустые ведра! — беззвучно кричу в ответ, как будто во мне нет слов, как в ведрах нет воды. Но все повторяется.

— Ты понимаешь, что срываешь съемку, гад? — взрывается Вознесенский, свирепо размахивает руками, пинает ногами воздух, как Джек Николсон в фильме «Иствикские ведьмы», в сцене в церкви. — Я не позволю тебе испоганить труд всей моей жизни! Я тебя уничтожу! Эй, бесы! Схватите этого мерзавца, приколотите к кресту, да покрепче, а потом разведите вокруг креста костер и сожгите предателя!

— Я не предатель! — пытаюсь кричать. — И я не против — пусть распинают, но только, пожалуйста, без гвоздей! И сжигать меня не надо — я еще не все сказал, и не все сделал, и не все долги раздал! Это труд и моей жизни тоже…

Мрачные безликие фигуры, что подсовывали мне пустые ведра, окружают дремучим кольцом, тянутся к горлу костлявыми пальцами. Отчаянно отбиваюсь, но тело ватное — не стоит большого труда схватить. И вот уже откуда ни возьмись на земле огромный деревянный крест, в ноги и в левую руку вколочены длинные ржавые гвозди, к правому запястью приставлен гвоздь и занесен молоток… Вдруг понимаю — а ведь я предвидел, что все закончится этим крестом и гвоздями! Но где все заканчивается, там все и начинается — это Самый Главный Вывод, что я сделал, прожив почти сорок лет! И мне не больно! Мне не бывает больно, когда меня пытаются распять во сне! Выкручиваюсь, как выкручивался и раньше, когда никто не поставил бы на меня ломаного гроша, вырываю из-под гвоздя правую руку, бью со всей дури в голову Понтию Пилату, взмываю над толпой вместе с крестом, превращаюсь в огромную крестоносную птицу. В руке вдруг оказывается старый десантный штык-нож, что не раз меня выручал по жизни. Пикирую, направо и налево наношу разящие смертоносные удары, весело свечусь в темноте…

Когда, весь в поту, наконец, открываю глаза и вижу, что за окном светло и утро, скорее вскакиваю, бегу в ванную, встаю под горячий душ, энергично растираюсь полотенцем, завариваю крепкий кофе. Радуюсь — ночь закончилась, кошмары позади! Я умею радоваться даже тому, что просто закончилась ночь!

…На улице ветрено, то и дело пытается идти дождь, беспощадно хлещет по лицу. Капли дождя, видимо, уже незаметно превращаются в снег. Стою в толпе, наблюдая, как охранники в черных комбезах расчищают площадку, чтобы поставить небольшую трибуну, сваренную из труб. Вокруг рабочие — пришли выразить возмущение закрытием завода. Мне надо их успокоить. Пообещать, что мы разберемся, никого не уволим.

Вознесенский долго химичит с массовкой. Сортирует, переставляет, выравнивает. Кому-то дает текст — короткие рваные фразы…

Вспоминаю, как когда-то с Черновым затевали свое производство. Как это было не просто, особенно вначале — все организовать, подобрать нужное оборудование, выбрать упаковочную пленку, нанять людей, обучить их работать на станках. И какая пошла вокруг свара, когда это все закрутилось, продукция заполнила прилавки магазинов и оптовых рынков, сколько было насмешек, угроз, палок в колеса … Тогда я написал:

Время съемок тянется мучительно медленно. Ассистент по актерам постоянно носит мне горячий чай. То ли из-за эмоционального напряжения сцены, то ли из-за сидящей в груди простуды лицо печет, как в бане и бросает в пот.

— Я вам обещаю, что очень скоро мы покончим с проворовавшимся мэром и его шайкой, снова откроем ворота завода для рабочих, вы сможете встать к станкам! — обещаю с трибуны. И тут один остряк из массовки кричит не по сценарию:

— А мне не надо открывать ворота. Я не хочу работать!

— Ну, значит, ты, сука, сейчас вылетишь отсюда к чертовой матери, и денег за съемки не получишь, — рычу в мегафон. — А если еще раз откроешь пасть, я тебе этот мегафон в глотку запихну!