Павел Хюлле - Тайная вечеря

— Что за Свободный университет? — спросил он у водителя, услыхав по радио вкрадчивый голос доктора Ибрагима ибн Талиба. — Впервые слышу.

— Он с утра талдычит, что мусульмане непричастны к этой алкогольной бойне.

— Слышал. Я спрашиваю про Свободный университет. Ты что-нибудь про него знаешь? И выключи, ради бога, радио. От них не дождешься исчерпывающей информации. Зато спекуляций — пруд пруди. Редундантность. Знаешь, что это такое?

Пан Здислав ухмыльнулся, потому что подобного рода вопросы с последующими разъяснениями выслушивал от своего шефа по крайней мере несколько раз в неделю, и не задумываясь ответил:

— Редундантность? Это, шеф, черта сообщения, содержащего больше информации, чем необходимо для изложения сути.

И посмотрел в зеркальце на лицо Выбранского. Профессор, как всегда, удивился правильности ответа, однако через секунду вспомнил, что когда-то они уже об этом говорили. Раздражения в таких случаях он никогда не выказывал. Вот и сейчас кивнул и махнул рукой, словно хотел сказать: ну конечно, опять забыл.

— Свободный университет, — продолжал водитель, — никакой не свободный. Там изучают Коран. И джихад. Работает уже три месяца при строящейся мечети. Кстати, ее открытие придется теперь отложить.

Последнюю фразу он произнес не без злорадства.

— Коли так, — Выбранский в эту минуту писал жене эсэмэску, что они уже едут, — почему он называется Свободным университетом? Медресе никоим образом не университет. Почему никто не называет вещи своими именами? И уж в особенности журналисты?

— Потому что, шеф, система такая, — уверенно ответил водитель.

— Какая система, что ты несешь? — Утреннее приветствие жене уже поплыло по волнам эфира в Олимпийский поселок. — Какая еще система?

— Такая, что у нас ничего не называют своими именами.

Они как раз съезжали с острова на одну из главных артерий города. Вернее, пытались съехать. Пробка в сторону центра растянулась километра на три, и неподвижная вереница автомобилей впереди не сулила ничего хорошего.

— Проторчим тут не меньше часа, — предрек пан Здислав, — да и потом будет не намного лучше. Если нас вообще пропустят.

Прежде чем им удалось с разводного моста попасть на правую полосу проспекта Качинских, прошло минут пятнадцать. Профессор Выбранский не испытывал угрызений совести, а вот то, что домой он опаздывает минимум на полтора часа, вызвало у него раздражение. Пани Зофья принимала его образ жизни, но на определенных условиях. Во-первых, на ее счет переводилось годовое жалованье члена правления Festus & Felix, при том что делать ей ничего не требовалось. Во-вторых, дважды в год они с мужем вместе проводили отпуск. В-третьих — тоже вместе, — бывали на приемах, концертах, вернисажах. В-четвертых, по воскресеньям профессор сопровождал жену на божественную литургию в приходе ксендза Монсиньоре и вместе с ней принимал причастие. В-пятых, по меньшей мере раз в неделю отправлялся с пани Зофьей за покупками. И в-шестых, если он станет злонамеренно нарушать эти условия или хоть однажды приведет домой продажную женщину, осквернив тем самым семейное гнездышко, развод состоится немедленно и без огласки; соответствующая сумма, на такой случай предназначенная пани Зофье, уже лежала на особом счете в банке. Все эти договоренности, согласованные, подписанные и отданные на хранение двум разным адвокатам и семейному нотариусу, казалось, должны были бы свидетельствовать о постыдном поражении профессора и триумфе его расчетливой супруги.

Однако, по сути, дело обстояло не так. Эти двое жить не могли друг без дружки — как шахматисты, которые не могут закончить партию не из-за нежелания продолжать игру или неумения, а только потому, что просто не представляют себе за доской иного партнера. Если бы профессор Выбранский был неизлечимым алкоголиком, или азартным игроком, или — того хуже — зависим от порошка, каким сегодня ночью его угостил начальник полиции, все, возможно, сложилось бы иначе. К счастью, компульсивный сексоголизм, который пани Зофья считала болезнью, а сам профессор — иррациональным, ницшеанским, необходимым фактором, обуславливающим его успехи (в осознании этого большую роль сыграл доктор Понке), способствовал сохранению их союза. Да, они не спят вместе — ну и что? Лишь однажды, услыхав за приоткрытой дверью между их спальнями тихое, но отчетливое жужжание электровибратора, Выбранский ощутил жалость и смутные укоры совести.