Доминик Ногез - Бальзамировщик - Жизнь одного маньяка

— Но это, должно быть, был очень сильный перелом?

— То есть?

— Я имею в виду, по отношению к вашим предыдущим занятиям.

— Ошибаетесь. Во многих отношениях это было их естественным продолжением. Например, занятия скульптурой в Академии изящных искусств помогли мне восстанавливать лица, поврежденные в результате несчастных случаев, — это один из наиболее трудных и увлекательных аспектов нашей работы. С химией — то же самое. Для производства и дозировки жидкого фиксатора, полученного в результате моих собственных опытов (но я не буду утомлять вас подробностями), познания в этой области оказались очень важными. Нет, наоборот, иногда я думаю о том, что в моей жизни присутствует своя тайная логика, что все было заранее предначертано и что я довольно долго, сам того не ведая, готовился к тому, что потом стало основной моей деятельностью и…

Он заколебался. Последние слова он проговорил почти шепотом и очень быстро, словно для себя, так что я их не разобрал. (Однако мне показалось, что это было «…придало смысл всей моей жизни».)

— Но несмотря на все это, когда вам впервые пришлось использовать свое мастерство, — это ведь, наверное, было…

Я раздумывал, сказать ли «удивление» или «потрясение», но он меня опередил:

— Да, это была катастрофа. Я, как говорится, вытянул несчастливый билет… Хотя можно подумать, — добавил он как бы про себя, — в моем деле могут быть счастливые билеты… Но тогда случай был просто из ряда вон. Посудите сами: мой более опытный коллега, с которым мы работали в паре и который поправлял меня в работе, подхватил гепатит, и я остался один с клиентом, отставным служащим Французского банка, двухдневной давности… Работа была срочная. К тому же был разгар лета. Никогда не забуду тот день. Я закрыл за собой дверь и… Каждый раз, когда вспоминаю об этом, испытываю все свои тогдашние ощущения с той же силой. С тех пор они настолько спаяны в моей душе, что стоит только вспомнить одно, как вместе с ним возникают и другие. Как пирожное из нескольких слоев…

Последние слова он произнес с легким смешком.

— В комнате было абсолютно темно. Оконные ставни были заперты, и свет просачивался лишь сквозь тонкие зазоры между ними. К тому же стояла жара, особенно невыносимая из-за того, что я надел единственный темный костюм, который у меня был, — из плотной шерсти. И едва заметный запах, почти неуловимый, — я не обратил бы на него внимания, если бы не знал, откуда он… легкий запах смерти в самом начале разложения. Разумеется, ничего общего с тяжелыми неотвязными запахами рвоты, экскрементов или тел, сильно затронутых тлением… Нечто среднее между запахом сырой телятины и чуть подогретого молока. Теперь я узнаю его из тысячи. Слышалось жужжание мухи, может быть, двух или трех, должно быть саркофажных, в черно-белую крапинку.

И он пустился в лирическое отступление о некрофилических двукрылых. В этом было что-то сюрреалистическое. В этот уютный чайный салон на улице Рене Шеффер, выбранный мною для интервью, заходили женщины-лакомки всех возрастов, чтобы в обед уплетать пирожки с начинкой из шпика и ветчины, а в остальное время — фирменный лимонный торт и пирожные с черникой. Сейчас, кроме нашего столика, были заняты только два — за одним сидела пожилая чета, которой уже не о чем было разговаривать, за другим — женщина в тюрбане, читавшая «Современные ценности». Не было слышно ни одной мухи — их можно было разве что вообразить, слушая рассказ мсье Леонара, который, увлекшись, говорил все громче и даже подражал шороху их крыльев и всем оттенкам жужжания. Они появлялись тучами. Первыми на запах мертвой плоти слетались большие зеленые или синие мухи — мясистые, блестящие, к тому же копрофаги, — которые из-за своего пристрастия «к гнилью и дерьму» представлялись мсье Леонару (я был удивлен его резкостью) «наиболее точным олицетворением человеческого общества». Были еще родственницы саркофажных мух, удивительные «кошлиоманиас», в коричневую и зеленую полоску, чьи глаза после смерти напоминали два красных огонька. Были и другие любители разложившейся плоти — ужасные «стеарибии», продолговатые личинки которых заводятся также в мягких сырах, они могут достигать четырнадцати сантиметров в длину, живя в благоприятной для них среде разложения. Еще были черные мушки и навозные жуки, которые появляются на той стадии, когда тело представляет собой уже только полужидкие останки и скопления газов. И наконец появляются последние участники великой метаморфозы — акариены, которые, как губки, впитывают в себя всю жидкость, и тело становится плотным и твердым, как палка, затем — резвая моль и ядовитые колеоптеры, чьи мощные челюсти обгладывают останки до самых костей, которые они оставляют, к большой радости будущих археологов и торговцев скелетами для медицинских институтов.