Доминик Ногез - Черная любовь

Но наконец этот садизм укусов в сочетании с таинственными предметами туалета женщины-вамп, уже найденными мной, довели меня до ручки. Тем более, она больше не просила у меня денег, а значит, ничего мне не говоря, нашла новое выгодное занятие. Я вдруг представил ее как «госпожу», как юную и дикую Жанну де Берг, и мороз прошел у меня по коже, ведь обладая вполне широкими взглядами и безграничной терпимостью ко всякого рода сексуальным причудам, я никогда не находил ничего привлекательного в страданиях и в тех, кому приятно их доставлять или принимать. И напрасно, много времени спустя я расспрашивал ее о том, как было на самом деле — но я так и не узнал ничего в точности.

На этот раз ушел я. Ведь зло, чернота этой любви не всегда исходила от нее. На мою долю этого тоже досталось. Но за это я расплатился своим телом, помимо своей воли. Я был не причастен к этой перемене настроения, которая сделала ее в ту весну еще более склонной к насилию. Самое ужасное произошло накануне 1 мая. Она вернулась поздно, с букетиком ландышей, чтобы меня задобрить. Она сразу же рассказала о том, как провела день. В ее рассказе, на мой вкус, слишком часто упоминался некий Бертран, ландшафтный художник, которому она помогала «сажать кусты». Над этим выражением, в которое она вложила по своей привычке чуть-чуть двусмысленности и провокации, я невесело посмеялся. Я был неправ, потому что впоследствии выяснилось, что Бертран Турнье был гомосексуалистом и действительно пользовался ее услугами (это и был на самом деле новый источник ее дохода: впрочем, он вскоре после этого нанял ее по всей форме администраторшей одного из своих магазинов). Тем не менее, скорее игриво, чем из ревности, я назвал его вскоре после этого с некоторой снисходительностью «ее культиватором бонсаи». Зачем я это сказал! Она взорвалась: «Он в десять раз богаче тебя, ничтожество!» — и стала утверждать, что я всегда презирал ее друзей, что я и мизинца их не стою, в довершение украсив свою речь несколькими отборными ругательствами. Потом она схватила вазочку, в которую поставила свои ландыши, и швырнула ее об стену так, что вазочка разбилась на тысячу кусков.

Один из них оцарапал мне висок. Потом она вышла, хлопнув дверью.

В этот вечер я собирался сказать ей, что уезжаю на фестиваль в Геную, и даже хотел предложить ей поехать со мной. Учитывая, что произошло, я воздержался от этого, даже когда она вернулась. А она вернулась вскоре после этого: не говоря ни слова, как ни в чем не бывало, она легла рядом со мной (впрочем, она сразу же отвернулась от меня и погасила ночник, что явно значило: я не имею права ее приласкать, даже по-быстрому). Еще некоторое время я читал или делал вид, что читал, а потом погасил свою лампу Очень скоро я принял решение: уеду как можно раньше, не говоря ей, куда направляюсь.

Ночь была коротка, я плохо спал, пережевывая ее оскорбления, как обжигающую пищу, которую не мог ни проглотить, ни выплюнуть. Я погружался в беспокойный сон, полный неясных видений, от которого просыпался, вскакивая, чтобы посмотреть на фосфоресцирующем циферблате будильника, который час. К утру я, наверное, заснул крепче и спал дольше. Когда я пробудился — было чуть более семи часов — постель была пуста. По звукам, которые я вскоре узнал — душ, затем приготовление кофе (она избегала хлопать дверями, хотя обычно не старалась сделать бесшумными свои движения), я понял, что она еще здесь, но вот-вот уйдет. Наконец я услышал, как она закрывает входную дверь. Я встал, чтобы на цыпочках подойти к окну. Наверное, она думала, что я еще сплю — прежде чем исчезнуть за углом улицы, она не подняла головы, чтобы бросить взгляд в моем направлении и помахать мне рукой, как делала обычно, когда уходила первой.

Наверное, она уходит помогать другому «сажать кусты». Тем же выражением я воспользовался в сухой записке, которую ей оставил. «По-моему, то, что произошло вчера, вполне отражает наше положение», — писал я. Я говорил о «явной несовместимости» и о том, что «надо сделать из этого выводы». «Для себя я их делаю, не откладывая», — закончил я и подписался как мазохист: «Ничтожество».

Несколько часов спустя, после пересадки в Цюрихском аэропорту, я высадился в Генуе. Я прилетел туда в надежде сменить обстановку и, естественно, думал только о ней. Что она делает сейчас? Когда она найдет мою записку? Как на нее отреагирует? Опрометчивыми поступками или угрызениями совести? Как посмотрит на меня, когда я вернусь? Я решился на этот побег, чтобы наказать ее, но страдал я сам. Я вошел в двусмысленный порочный круг обиды.