Анна Борисова - Vremena goda

– Только один сторонник?

– Это не сторонник, а совсем наоборот. Секретарь нашего парткома. Что удивляетесь? У нас и партийная организация есть, как же без нее? Завтра, в «красный» день, секретарь будет возражать по пунктам, потому и записывает. О, это наша звезда. Не узнаете?

Директор назвал фамилию, которая Вере была смутно знакома.

– Кто-кто?

– Я забыл, сколько вам лет. Это один из членов ГКЧП. Доживает у нас. Дети-бизнесмены платят. Такая вот судьба.

Что такое ГКЧП, Вера сообразила не сразу. Потом-то, конечно, вспомнила. Фамилию эту она, кажется, слышала в далеком детстве.

– Иосифа Виссарионовича не оскорблять! Особенно в канун Великой Победы! – вдруг крикнул с места бывший путчист. Вера прослушала, что именно сказал про Сталина господин Кучер.

– Вам никто слова не давал! – легко перекричал его в микрофон выступающий. – И предупреждаю. Увижу в клубе портрет Усатого – сорву! Дома у себя хоть Гитлера вешайте. А в общественном месте не сметь! И сядьте! Уважайте правила!

Партийный секретарь поднялся, грохнув стулом.

– Сам себя слушай, балабол!

Затопал к выходу.

– Моемся, – быстро шепнул директор. – Нет, смываемся? Смываемся. А то нам тоже достанется.

Вера записала:

«Мих. Марк. Кучер. Познакомиться. Проблема изоляции?».

Приезжая в домвет, она всегда брала на заметку тех, кто страдает от одиночества или подвергается остракизму. Во всякой ячейке общества – дома престарелых не исключение – обязательно есть свои парии. Исследования, проведенные фондом, показали, что эта категория стариков уходит быстрее всего (слова «умирать», «смерть» в документах организации принципиально не употреблялись).

– Михаил Маркович всегда один? – спросила она. – С ним никто не дружит?

– Никто. Но ему, по-моему, и не нужно. Он диссидент по своей nature existentielle… – Шарпантье пощелкал пальцами.

Вера помогла:

– Экзистенциальной установке?

– Установке. Спасибо. Ему нужна оппозиция, конфликт с окружающим социумом. Это заряжает его энергией. Вам нужно придти в «красный» день. О, это интересно. Я видел в Москве спектакль «Горе от ума». Очень похоже.

– Как Чацкий, один против всех?

– Да. Только в пьесе Чацкий, если так можно сказать, не расстается с микрофоном, все время говорит. А тут наоборот. Только жестикулирует, мимикирует. Мимикует? В общем, делает лицо и кричит, а почти ничего не слышно, потому что микрофон ему в «красный день» не положен. При этом мсье Кучер выглядит совершенно счастливым.

Они спускались по лестнице с противоположной стороны главного корпуса. Вера с удовольствием погладила дубовые, черные от старости перила.

Пролетом ниже, на широком подоконнике сидела пара – мужчина и женщина. Курили.

Вера уже знала, что в шато повсюду устроены места для курения. Многие гости не желают отказываться от вредной привычки. Директор пожаловался, что ему трудно держать оборону против разного рода инспекций, которые требуют все курилки упразднить. Пока выручают ссылки на русскую этноспецифику и особый статус заведения.

– О, вам это будет интересно. – Шарпантье придержал Веру за локоть. – Еще две ярких личности. Обе с психической аномалией. У господина Эдуарда Мухина посттравматическая антероградная потеря памяти с частичной ретроградной амнезией. После автомобильной аварии отключились участки гиппокампа, ответственные за долгосрочную семантическую и эпизодическую память. Довольно редкий случай, хоть и описанный в литературе. Этот человек навсегда остался в 1973 году.

– Почему именно в семьдесят третьем? – шепотом спросила Вера.

– Не знаю. Но всё, что произошло после того времени, его память не зарегистрировала. У него в голове что-то вроде блокатора, который не пропускает ничего, что появилось позже. Он, например, знает всю музыку «Битлз», а «Роллинг стоунз» – только до диска «Goat Head’s Soup». Каждый раз с недоумением смотрит на видеомагнитофон. Пожмет плечами и проходит мимо. В квартире у него только техника того времени. Как мы намучились, когда у господина Мухина сломался проигрыватель для виниловых пластинок! Вы посмотрите, как он одет.

Мужчина действительно был одет чудновато. Как персонаж из фильма Милоша Формана «Волосы». Тертый джинсовый костюм с клешеными штанинами, туфли на платформе, индийская рубашка с острыми углами воротника. Длинные пегие волосы до плеч. Усы подковой. Дымчатые очки почему-то с яркой наклейкой на одном стеклышке.

– Его мозг отказывается регистрировать всё непривычное, не попадающее в картину семьдесят третьего года, – продолжал директор. – Помогает слабое зрение. Он плохо видит, а очков с диоптриями не носит, только солнечные.