Вероника Кунгурцева: Дроздово поле, или Ваня Житный на войне

И тут вдруг лешак, выслушав пререканья мальчика с домовиком, решил сделать еще одно вокзальное сообщение, как оказалось, последнее:

— Уважаемые пассажиры! Поезд «Косово Поле — Теряевский Лес» прибывает на четвертый путь, пятую платформу. Нумерация вагонов идет с хвоста поезда! Повтор-ряю!

Ваня выглянул в окошко: и вправду — приближается полустанок «Сороковой километр». Но ведь, как пить дать, проскочит его скорый на всех парах!

Ан нет — тормозить стал состав-от: может, Березай слово такое знает, которого слушаются поезда?! Может, приручил лешачонок железнодорожный состав, как верного пса…

Остановился поезд, друзья подбежали к двери, а та сама собой отворилась, часть пола откинулась, и показались железные ступени — Березай, державший в руке желтый яблоневый ствол, сплошь испещренный лесными рунами, протянул свой «торт» Ване Житному: дескать, это тебе! Мальчик, недоумевая, взял длинную толстую палку, которая кверху расширялась в набалдашник.

А лешак соскочил на землю и вдруг… Ваня оторопел: вдруг из леса выметнулась серая тень… Неужто?! Да, это был волк Ярчук, собственной персоной, нянька малого лешака, серый кардинал, который четыре года ждал возвращенья своего канувшего в небытие подопечного, и вот — дождался!

Поезд тронулся, а Березай, видать, скомандовал составу: «Голос!», потому что скорый дал такой восторженный гудок, да еще раз взлаял, да еще, — ажно чуть не оглушил всех своих пассажиров.

И увидели мальчик с домовиком, как лешачонок бросился Ярчуку на шею и свалил седого волка наземь. А потом помчались они в лесную чащобу наперегонки… Только бы лешак не вздумал дать поезду команду «Ко мне!»

И вот уж — все пропало. По окошку чиркает ветвями густой зеленый лес, и уже десятки тысяч деревянных шпал отделяют двух друзей от третьего.

— Вот он — милый град Чудов! — воскликнул Шишок, когда они вышли на станции. — Ну наконец-то дома… Ну хозяин, добрали-ись! Ажио не верится!

Ехали в трамвае — в окошки выглядывали, не могли дождаться своей остановки.

— На следующей выходите? — спрашивают, в сутолоке пробиваясь к выходу. Вперед глянули — и обомлели: дымный шатер качается над серым морем крыш… в той стороне, где их родимая улица… Испуганно переглянулись… Вот ущелье 3-й Земледельческой за окном мелькнуло: точно — где-то там пожар!

А проклятый трамвай едет, не останавливается… Да что такое! Заорали Ваня с домовиком в два голоса: «Остановка! Остановка!» А пассажиры им гуторят: дескать, перенесли остановку-то, потерпите, сейчас выйдете…

Протолкнулись к самым дверям, хоть изругали их в пух и прах. Вот уж толкучий рынок миновали, а трамвай все катит, дымный парашют теперь вправо утянулся… Да когда же?! Ваня со злости ткнул в закрытую дверь яблоневым посохом, который ему Березай подарил, и она… отворилась. Мальчик на повороте, на всем ходу вывалился из трамвая, а посох, пока он кувыркался по тверди, стукался об асфальт: раз, два, три — и вдруг… Ваня Житный, не переломав ног и не свернув шеи, взлетел над трамваем! Вроде кто ему пенделя дал хорошего, или же пращу мальчиком зарядили — в мгновение ока прилетел он, куда надобно: на свой двор.

Ох, не ошибся Ваня: у них горит!.. Но, слава богу, хоть не дом — баня полыхает июньским костром с дымом под самый облак! Да Огонь-то ведь не дремлет — вот-вот на избу перекинется, ворота уж загорелись, сейчас крыльцо займется! Да где же бабушка Василиса Гордеевна?!

Соседи туда-сюда снуют по лестницам, по двору: вытаскивают из избы вещи и тащат их в огород — подальше от прожорливого Огня-Агни. Вот и бабушка показалась — выскочила из-за крыльца, в руках балалайку Шишкову держит, бренчит на ней без складу и ладу и песню скрипит: «Ты-ы гори-и, гори, моя лучи-ина, до-огорю-у с тобо-ой и я!» Коля Лабода мимо нее с самоваром бежит, а Василиса Гордеевна спрашивает:

— Коль, ты Ваню не видал?.. Не сгорел ли уж он часом… Ли-ко: нигде не видать неслуха…

Тот кричит: дескать, Гордеевна, ополоумела ты, что ль, ведь пацан весной еще укатил, сама говорила… И брось, мол, балалайку-то, на хрена она тебе сдалася, выноси чего ни-то ценное, а то, де, сейчас ведь огонь на избу переметнется!

Понял Ваня: видать, бабушка-то не в себе, и от великого потрясения, знать, все заговоры противопожарные запамятовала… Тут Василиса Гордеевна увидела его и вскрикнула: Ванька, де, ты живой, ли че ли?

Но некогда было обниматься да разговоры разговаривать… Мальчик поглядел на свой новый посох, сорвал с бабушкиной головы платок и побежал следом за Колей (который отправился в огород), кран у самовара отвернул, намочил плат водицей, заткнул себе рот да нос мокредью — и принялся черту яблоневым посохом под самым носом у Агни очерчивать, бормоча: