Вячеслав Овсянников - Одна ночь (сборник)

Из темной подворотни появился плотный, коренастый мужчина в куртке, в шапке-петушок черного цвета. Руки обременены увесистыми тюками.

— Постой, — оборвал Овчинников напарника.

— Эй, трудяга, не тяжело нести? Покажи-ка паспорт.

Коренастый опустил тюки, полез в куртку. Рука выскочила обратно, грянул выстрел.

Овчинников схватился за шею и стал садиться. Пальцы, пытаясь удержать кровь, оделись в липкую, красную перчатку.

Второй выстрел последовал за первым, прервав Зубкова на полуслове. С дырой между бровей он уже ничего не мог сказать.

Третий выстрел прозвучал почти одновременно со вторым. Овчинников выдернул из кобуры пистолет и разрядил в темнеющую перед ним фигуру половину обоймы.

«Жигули» за спиной Овчинникова газанули и с бешеной скоростью понеслись по улице.

Утром лейтенант Глухов говорил перед заступавшим на службу нарядом:

— Мать вашу в парашу! Это называется — задержать преступника! Вчера тему развода объявлял. Перестреляли, как птенчиков. Взрослые мужики, пятнадцать лет стажа. Выполняли бы устав, не лежали бы сейчас — один в морге, другой — в госпитале. Записывайте: циркуляр номер двенадцать. Приметы преступника. Нет, трупа, то есть. 30–35 лет, плотного телосложения, коренастый, лоб высокий с залысинами, брови сросшиеся, на голове шапка-петушок черного цвета…

— Да это мы записывали, — заметил кто-то. — Что они, оживают каждый раз, что ли?..

— Разговоры! — крикнул Глухов. — Записывайте, записывайте. Чтоб все подробности были. У каждого проверю. Приметы второго преступника, скрывшегося на машине, не установлены.

Я ищу сержанта Кириллова. Но его нет. Сегодня строевой смотр. Объявлено: чтобы весь личный состав батальона в 8:00 стоял во дворе, стриженый, отутюженный, с сиянием бодрости в глазах. Чтобы все до одного прибыли под страхом расстрела! Где же Кириллов? Опаздывает? Появится с минуты на минуту? У нас с ним кой-какие счеты…

Серые милицейские шеренги во дворе. Шинель, портупея, кобура. Усы, носы. Сверху — непрестанный мокрый снег. Тает, течет, сырые рукава.

— А начальства-то, начальства! Как воронья! — ахает Бубнов, старший сержант, фуражка на затылке. — Может, комиссия из Москвы?

— Бубнов возбужден. Подбородок-кактус, небритые колючки.

В начале строя возникает громадный рыжий лев-майор в окружении свиты. Это новый командир батальона Трофимец. С ним два тощих, высоких капитана и зам по службе лейтенант Голяшкин, плоскотелый, колода с семенящими ножками.

Голяшкин, густо покраснев, кричит команду:

— Ры-ыв-няйсь! Сми-ррр-но! Равнение налево!

Трофимец рявкает:

— Здравствуйте, товарищи милцнеры!

В ответ раздается нестройное, вялое:

— Ав-ав-ав, — и бессильно обрывается.

Трофимец из рыжего делается багровым — свирепое солнце над асфальтовой пустыней двора.

— Не батальон, а дохлятина какая-то! Мертвые кошки и то оживленней. Ну и служба у вас тут. Уж я вас закручу на все гайки. А ну еще раз: здравствуйте, товарищи милцнеры!

Строй на этот раз отвечает более воодушевлено:

— Гав-гав-гав.

Бубнов тоже разевает рот, беззвучно, имитируя крик, как несчастная похмельная рыба, выброшенная на берег из пучины разгульной ночи.

Комбат Трофимец больше не пытается на свое мощное приветствие получить отзыв соответствующей строевой звучности.

— Да у вас батальон на ладан дышит, — обращается он к Голяшкину.

— Не батальон, а кладбище. Какой-то хор мертвецов. Приказываю, лейтенант, в недельный срок провести с личсоставом служебные и строевые занятия. После чего я сам буду принимать зачеты по профессиональной подготовке. Кто не соответствует занимаемой должности советского милцнера, тык скызать, слуги народа — обходной лист в зубы, и прощай, Вася, Петя, Федя или как там вас еще прозывают, сукиных сынов, разгильдяев, оболтусов, уродов в нашей здоровой семье братских республик! В народном хозяйстве повкалывайте, как папы карлы! От звонка до звонка! Это вам не на посту прохлаждаться, ковыряя в носу, да по телефону с бабенками языком трепать целые сутки — о стыковке на околоземной орбите договариваться!..

Теперь посмотрим внешний вид и готовность к службе. Командуйте, лейтенант.

Голяшкин, ни жив, ни мертв, осипшим задушенным голосом дает команду:

— Первая шеренга — два, вторая — один шаг вперед. Третья — на месте. Достать свистки, служебные книжки, расческу, носовой платок, удостоверение личности в развернутом виде.