Вячеслав Овсянников - Одна ночь (сборник)

Жарко. В раскрытое окно моего третьего этажа заглядывают зеленые кленовые носики. Стучу с утра на машинке. Дятел, долблю буковки. Тополиный пух летит, летит, июньский путешественник, гуляет по квартире из комнаты в комнату. Ах, уж этот неотвязный, вездесущий тополиный пух.

Первый час! Где туфли? На охоту идти — собак кормить.

У метро старухи продают ландыши. Последние ландышики.

В саду тенисто. Свежая травка. У фонтана толпа. Серебряная пыль, ключ отрадный. Лжедмитрий, Мнишек.

На дорожке остро блестят кристаллики кварца. Идет, задумчивая, увидев, вздрагивает. Она, видите ли, забыла начисто, в котором часу мы договорились встретиться. Вылетело у нее из прекрасной медноволосой ее головы, вылетело, как воробышек. Ах, ландыши! Я их уморил, изверг, они же едва дышат! Такая уж их участь, говорю. Она не согласна, надеется бедные цветочки оживить, несет к фонтану. Перегнулась через барьер, окунает букет в мутную, бурную, замусоренную бумажками, в пене и пузырьках кружащую, вихрастую воду. Этот ее жаркий, пыпный, медно-блещущий конский хвост на спине, это марево, этот мираж, ум мутится, голова кругом…

Свободная скамья в конце аллеи. Рупор орет, приглашая на освежительную автобусную прогулку к Петергофским фонтанам. Мраморная нимфа разомлела на своем пьедестале. Голуби-бродяги, клюя, крутятся у наших ног.

— Как дела? — спрашивает.

— Плачевны, — отвечаю. — Пишущая машинка на ладан дышит.

— Который час? — спохватывается она. О! Ей пора! Она же предупреждала: у нее только одна минута. За ней слежка, за каждым ее шагом. Бинокли с балкона. С Купчино как на ладони, все видят. Нет-нет, провожать не надо.

Зимний, площадь-пустыня. Столп нерукотворный. Понурые лошадки, запряженные в прогулочные кареты с поблекшими золотыми орлами, страдая от жары, поджидают чудаков-пассажиров. Удаляется, легкая, гордая. «Куда! — кричу. — Стой! Проглотит арка Главного штаба!» Не слышит. Машины. Пот льется с меня ручьями. Какой жаркий день!

Знойное утро. Лиловый пепел. Столбик ртути у нас за окном ясно говорит о тридцати градусах по Цельсию. И это только начало, до каких вершин жары он еще поднимется, он не берется предвещать. Не исключено, что мы спечемся по дороге, как картошка в золе костра. На ней пляжная соломенная шляпа с широкими полями; по выражению её лица не скажешь, что она горюет.

Лужская электричка без нас не поедет. Мы — последняя капля, переполнившая вагон. Стоим, стиснутые, в проходе. Она обмахивается шляпой, смахивая столб за столбом, станцию за станцией, до Сиверской. Тут народ вышел. А мы дальше едем, сидя у дующего окна.

Не доезжая Луги вышли и мы. Тут мшисто, болота, чахлые березки, черно, гарь пожарища. Мы с ней бредем по расплавленному шоссе, ее хоть спасает соломенная шляпа, и она надеется, что ей все-таки хватит сил доплестись до тенистого, прохладного места; что касается меня, то, по всей вероятности, меня с минуты на минуту свалит солнечный удар.

Домики, огороды. Вот он! В шиферной шапке, труба блестит. Две сороки, белобокая парочка, растрещались, как на базаре, хвостами машут. В доме прохлада, дивно было бы отдохнуть, посидеть, а то и полежать на диванчике. Да вот беда: торопиться надо. Не отдыхать мы сюда приехали, а клубнику собрать с грядок. Успеть до грозы. Смотри: стоит на краю неба, темная, как Сатана, ведрами погромыхивает. Грядки огнем горят, полымем полыхают, жар, как из раскаленной печи; клубника переспела, осыпается; нагибаясь над грядкой, мы голову словно в огонь окунаем; а корзины наши бездонны, видно, их век не наполнишь; в глазах кровавые чертики скачут…

Собрали, внесли в дом. О, боже! Какое блаженство! Лежим в чем мать родила, я на диване, она — на тахте, отдуваемся в прохладе, как рыбы в пруду, на дне, в тине. Вдруг она подняла голову: «Гремит!» Точно: гром. Брызнула змейка. Раздался другой удар, резче, будто рядом. Осинки у канавы низко согнулись. «Успеем. На шоссе автобус ходит».

Вышли на шоссе. Корзины тащим. У меня две больших, у нее — две поменьше. Стемнело, как ночь. Кто-то с громким треском разодрал на груди рубаху от края до края. Ударили капли. Ну вот… Пропала клубника!.. Прошумели шины. Старичок из дверцы: «До станции?» Только влезли — и ахнуло! Грохот о крышу… Смотрим: на краю дороги — фигура. Пытается накрыться прозрачно-синим плащом из пленки.

Июль. Знойно. Уезжает в город, оставляя меня наедине с грядками. Тыквы поливать. На дороге спохватилась: «Шляпку забыла!» Жасмин осыпается. «Приеду в четверг», — говорит мне. Дошла до поворота, обернулась, кричит: «Береги огород!» «А ты себя береги! Себя!», — кричу в ответ. Она как-то грустно улыбнулась.